Самый непоэтичный поэт

Из всех живущих на Земле поэтов этот был меньше всех певец.

Здесь не было пренебрежения к писательскому сословию; в России, в отличие от европейских стран, среди сочинителей практически не было выходцев из низов, русский писатель не зависел от вельможи. Пописывать было почетно, авторы и гонораров не брали, по-барски обогащая купцов. Александр Сергеевич - отец со времени южной ссылки оставил его без копейки, - не имея других статей дохода, первым ввел жесткое правило: не продается вдохновение, но можно рукопись продать.

Он избегал претенциозности, стеснялся жизни артиста «на публику», неизбежной для человека искусства. Уста смыкала та же застенчивость, что у влюбленного. И. Липранди вспоминал, как просыпаясь утром, на рассвете, неизменно видел одну и ту же картину: Пушкина, сидящего на постели, с пером в руках и среди листков бумаги, - и как поспешно он прекращал писать и собирал листки, заметив на себе посторонний взгляд…

«Должно заметить, что редко можно встретить человека, который объяснялся так вяло и так несносно, как Пушкин, когда предмет разговора не занимал его. Но он становился блестяще красноречив, когда дело шло о чем-нибудь близком его душе. Тогда-то он являлся поэтом, и гораздо более вдохновенным, чем во всех своих сочинениях. О поэзии и литературе Пушкин говорить вообще не любил, а с женщинами никогда и не касался до сего предмета. Многие из них, особенно в то еще время, и не подозревали в нем поэта… В знакомом кругу Пушкин любил неизвестность, но молвою вообще дорожил и радовался, когда встречал свое имя в иностранных сочинениях и журналах…» - Л.С. Пушкин.

Всю жизнь он старался быть обычным человеком, вдохновение называл – «этакая дрянь», у него полностью отсутствовал писательский снобизм, характерный для служителей Парнаса, - как усопших, так и ныне живущих. Не один Мицкевич удивлялся прозаичности первого поэта России, его какой-то вызывающей простоте. Простота в обращении у него доходила до отсутствия манер – или манерности, что коробило чужих и равных ему по положению – его находили и грубым, и заносчивым, - но та же простота помогала ему обрести сторонников среди низшего сословия. Контраст между высоким и приземленным не смущал Пушкина, как сто лет спустя будет смущать другого великого поэта, которому обычную женщину заслоняла та, что «медленно, пройдя меж пьяными… дыша духами и туманами… садится у окна…» Пушкин смотрел на жизнь трезвыми глазами, не обманываясь и не разделяя низкое и возвышенное, «блудницу» и «гения чистой красоты». Возможно, в этой его способности принимать и понимать и кроется его удивительная жалостливость к людям, особенно к женщине, которая у Пушкина всегда права.

Взлетев поэтической мыслью «выше Александрийского столпа», в обычной жизни он приглушал звук, гасил патетику иронией. Не было поэта менее поэтичного, чем Пушкин, что особенно бросалось в глаза, когда рядом с ним, до неряшливости прозаичным, в стоптанных сапогах (какое-то равнодушие к внешнему виду, небрежность в одежде за ним замечали с детства) находился, например, Мицкевич – красивый, бледный, одухотворенный. Самоирония Пушкина не знала пределов: он делал приписки к иллюстрациям к своему роману, где его воздушная героиня с тоскливым лицом мнет листочки бумаги: «зане живот у ней болит», или где он сам, «опершись жопой о гранит, с мосье Онегиным стоит». Трескучие фразы – еще не доказательства высоких чувств, Пушкин это знал, как и понимал то, что выразительность жизни и поэзии придает именно смешение стилей, низкого и высокого, которое перед ним ввел Державин, которое только-только приживалось в русской литературе, и которое сам Пушкин пробивал с упорством маньяка – или гения. Смех сквозь слезы – после будут и Гоголь, и Чехов, и Булгаков, Набоков, будет Венедикт Ерофеев и его бессмертный Веничка, и веничкин драгоценный мат… Ой, коробило братьев-литераторов за завтраком, где «говорили обо всем: о … и о возвышенном», - коробило, когда Пушкин от высоких материй опускался до бл...ей... «Господа, порядочные люди не говорят…»

А он стрелял озорно глазами и смеялся своим расчудесным смехом - услышав его, невозможно было не засмеяться в ответ, - он, который, засидевшись у Вяземской, жалобно просился: княгиня, можно мне за ширму, на суденышко?.. Который, несмотря на строжайший запрет, играл с ее малолетним сынком в «карточки», а потом два лба – большой и малый - поплевывали друг в друга. Дразнил юных родственников: пощипывал, дорисовывал глазам на картинках очечки, а носам – капельки… Возил чужих детей на закорках… До конца жизни было в нем что-то ребяческое. Пушкин считал, что все, что вызывает смех – здорово и хорошо.

«Великий Пушкин, маленькое дитя…»

«Но божество мое проголодалось».

И всю жизнь он стеснялся проявлять чувства. До эксгибиционизма откровенный в творчестве, он прятал следы, путая даты стихотворений, стыдясь выспренних слов и «этакой дряни». По воспоминаниям Кс. Полевого, «нельзя было оскорбить Пушкина более, как рекомендуя его знаменитым поэтом». Шевырев С.П.: «Пушкин терпеть не мог, когда с ним говорили о стихах его и просили что-нибудь почитать в большом свете».

«Вообще Пушкин чрезвычайно редко читал свои произведения в большом обществе, отличаясь в этом отношении скромностью и даже застенчивостью. Он читал только людям более или менее близким, мнением которых дорожил и от которых надеялся услышать дельное замечание, а не безусловную похвалу, и при том читал как-нибудь невзначай», - Бартенев.

С днем рождения, Пушкин! 

О поэте -  author.today/work/400996