Глава N: Одесский дурдом и его обитатели (продолжение)

Яков Моисеевич очнулся, потолок был чужим, белым и каким-то слишком ровным. Попытка пошевелиться наткнулась на невидимую преграду – смирительная рубашка обнимала его крепче, чем Роза Марковна в день зарплаты.

— Где я? — прошептал он пересохшими губами.

— В сумасшедшем доме, — ответил незнакомый, противный голос. Яков попытался повернуть голову. Рядом с ним, на койке, сидел мужчина с пожелтевшим лицом и огромными печальными глазами. — А почему я двинуться не могу? — Яков Моисеевич попытался пошевелить рукой, но ничего не вышло.

— Буйных здесь пакуют в смирительные рубашки, — равнодушно пояснил незнакомец. 

— А вы, кто санитар?

— Да вы батенька наглец. Я не санитар, я дирижёр. Я управляю этим оркестром.

— Каким оркестром?

Мужчина в ответ захохотал.

К Якову Моисеевичу подошла девушка и погладила его по голове.

— Вы санитарка? Развяжите меня.

 Я Лидочка Мурзенко, поэтесса. И что-то мне подсказывает, у нас будет замечательная рифма к "огурцу".

— Развяжите меня, я задыхаюсь.

— Ладно, но вы должны послушать мои стихи.

Пришлось слушать: поэму "Селедка под шубой моей души":"Ах, селедочка моя дорогая, Ты лежишь под шубой, не простая, Майонез - как слезы расставания, А морковка - как мои страдания..."  Лидочка поэтесса - писала стихи только про селедку. "Селедка - это метафора жизни!" - объясняла она. "Соленая, но вкусная!" 

Боже, это что, сон? Или это и есть та самая литературная реальность, которую я так старательно создавал?!

В этот момент в палату вошёл невысокий, сутулый мужчина в белом халате, с бейджем "Доцент Партсхаладзе". На его лице читалась какая-то вечная застенчивость.

— Ах, уважаемый! Вы проснулись! — Доцент замялся. — Я Доцент Партсхаладзе. Очень рад… ну, то есть, очень не рад, что вы у нас. Но, как говорится, Одесса большая, но дурдом один.

— Доцент, я Яков Моисеевич Фишман, известный писатель! Я здесь по ошибке! Меня подставил мой соавтор! И эти… гаммы Софочки! — Яков Моисеевич пытался жестикулировать, но смирительная рубашка не позволяла.

Доцент Партсхаладзе смущённо улыбнулся. — Ну-ну, писатель, не волнуйтесь так. У нас тут каждый второй – Наполеон или великий поэт. Вот, например, Лидочка Мурзенко — он кивнул на соседнюю койку, где Лидочка уже что-то напевала себе под нос, — пишет стихи про… селёдку. Гениально, но очень специфично. А вот дядя Сёма Абрикосов, — Доцент указал на дальний угол палаты, где пожилой мужчина, обхватив себя руками, стоял, неподвижно глядя в стену, — электрик. Он уверен, что он — уличный фонарь. Каждый вечер стоит и "светит".

— Светит? — Яков Моисеевич почувствовал, как рассудок начинает сдавать позиции.

— Да. А однажды ночью, когда все спали, дядя Сёма начал мигать. Он говорил: "Я экономлю электроэнергию!" Врачи, конечно, смеялись, но я считаю, что это гениально. Экономия, знаете ли, превыше всего!

Вдруг Доцент Партсхаладзе выпрямился, грудь колесом, взгляд стал надменным. Голос понизился, стал каким-то утробным. — Эй, ты, салабон! Что разлёгся, как мёртвый бычок?! Тут вам не Привоз, чтобы валяться! И чтобы санитарку мне не трогал, а то я из тебя фарш сделаю, понял?!

Яков Моисеевич уставился на него. Это что, у него тоже "трэш" проснулся?!

Затем Доцент моргнул, и снова стал смущённым и сутулым. — Ой, простите, уважаемый. Это… ну, это на меня иногда находит. Раздвоение личности, знаете ли. Иногда я думаю, что я мясник с Привоза. Тогда у меня мания величия, и я разговариваю надменно. А когда думаю, что доцент, то веду себя застенчиво. Но вот что я вам скажу, — он вновь оживился, — все одесситы произошли от древних греков, а древние греки — от одесситов! Логично же! — он размахивал руками, хотя и не был мясником в этот момент.

Яков Моисеевич уже не знал, куда деваться. Тут даже Зайчик Софочка покажется нормальным ребёнком.

В палату важно вошёл ещё один мужчина, в поношенном, но чистом халате. Это был Главный врач, Профессор Забывако. Он был человек прогрессивный и философ. Недавно открыл "Одесский парадокс": "Если одессит молчит, значит, он думает анекдот. Если рассказывает анекдот, значит, уже думает следующий!"

— Фишман, — говорит он, оглядывая палату. — У вас, я слышал, литературный талант.

— Талант! Безусловно! — оживился Яков Моисеевич.

— Вот и прекрасно. Я считаю, что лучшее лечение для одесситов — это дать им возможность рассказывать анекдоты. Так что, организуйте нам здесь культурную программу! "Литературный салон имени Бабеля"! Чтобы каждый вечер пациенты собирались в холле и рассказывали истории. А кто плохо себя ведёт, — Профессор Забывако подмигнул, — того не анекдотами лечим, а клизмами! У нас тут всё по-честному! А пока санитары пусть опять наденут на вас снова смирительную рубашку, к вам посетители. 

Литературный салон? В дурдоме? Это же гениально! Вот оно, новое вдохновение!

Через пару минут, когда Яков Моисеевич уже почти убедил дядю Сёму "светить" в ритме морзянки, в палату вошли Роза Марковна и Аркадий. Роза Марковна выглядела встревоженной. Аркадий держал в руках огромный букет, пахнущий ландышами и почему-то немного рыбой.

— Яша! — Роза Марковна подбежала к нему, обнимая (насколько это позволяла рубашка). — Как ты, мой дорогой? Мы так волновались! Профессор Забывако сказал, что ты переутомился и тебе требуется лечение.

— Переутомился?! — Яков Моисеевич возмутился. — Роза, да я здесь нашёл новую музу! Тут все такие, как мои персонажи!

Аркадий, с ехидной улыбкой, кивнул. — Да, Яков Моисеевич, вы и правда очень вдохновлены. Мне Профессор Забывако уже рассказал, как вы пели про попугаев. Очень... экспрессивно.

— Ты! — Яков Моисеевич зарычал. — Это всё ты виноват! Ты пел про какашку! Ты подставил меня! Ты загнал меня в эту смирительную рубашку!

— Я? Да вы сами рвались на сцену! А про какашку, между прочим, это была ваша идея!

— Ты лжёшь! Это моя идея, но я её ещё не реализовал! Ты украл её, как дядя Гриша варенье! — Яков Моисеевич, несмотря на рубашку, попытался наброситься на Аркадия. Он дёргался и рычал, пытаясь достать его ногами.

Роза Марковна, в ужасе, отодвинула Аркадия.

 Доцент Партсхаладзе, который в этот момент снова стал "мясником с Привоза", одобрительно кивал: "Вот это характер! Вот это я понимаю! Настоящий одессит!" 

Профессор Забывако, появился радостно потирал руки.

— Вот видите! — сказал он Розе Марковне. — Какой талант! Какая экспрессия! Точно для "Литературного салона имени Бабеля"!

Яков Моисеевич, окончательно убедил всех в своей ненормальности. Лечение, кажется, только начиналось.