12 оттенков бунта в моих книгах

Это он, Дерек, мог возражать, критиковать, негодовать, уговаривать, переубеждать, обзывать идиотом, отказываться выполнять приказы, саботировать распоряжения, делать всё по-своему... Он мог всё то, за что любого другого Грэхард бы попросту казнил.

– Я знаю женщину, – не унимался он, – которая на каждую мою попытку надавить на неё или сломать заставляла меня почувствовать, что я, прибегая к таким методам, становлюсь жалок. Женщину, – ещё шаг, и она почти вжалась в перила чьего-то крыльца, – которая всякий раз, проигрывая мне, заставляла меня осознать, что это я проиграл, поступая так, как поступил.

– Но что же мне делать? – повернула она к нему заплаканное лицо. – Если бы вы только знали, как сильно бы я желала иметь право доверять вам безоговорочно и безусловно! – с болью в голосе воскликнула она.

Не взбунтовался, не вступил в бой, не оспорил его право так себя вести — просто сбежал. Не считая допустимым для себя критиковать отца, не считая, что отец должен что-то менять в себе ради него — не считая себя достаточно значимым для того, чтобы отец что-то менял в себе ради него.

Тогнар никогда раньше не осознавал причин этого побега. Юношеский бунт, стремление к независимости, свободолюбие — так объяснял себе он.

И лишь теперь ясно, отчётливо видел: сын не чувствовал себя любимым и нужным, и, когда у него кончились силы, чтобы сносить всё, что его ранило, он попросту прервал эти отношения. Прервал в одностороннем порядке — потому что был уверен, что отец не пойдёт ему навстречу и не поймёт его чувств.

— В этом и дело, Грэхард, — наконец, тихо сказала она. — Ты ведёшь себя так, как будто я принадлежу тебе. И ты можешь поступать со мной, как захочется тебе.

Чем дальше заходил разговор, тем меньше он понимал.

— Но ты и вправду принадлежишь мне! — обиженно заявил он.

— Нет, Грэхард, — резко встала она, отряхивая подол. — Я жена твоя, но не вещь.

Кая нахмурилась от необходимости озвучивать столь очевидные вещи. Ей стало казаться, что дочь нарочно пытается вывести её из себя.

– Потому что это мезальянс, – холодно ответила она.

Лея смерила её взглядом поистине королевским и парировала:

– Мне это безразлично. Я люблю его, и я выйду за него замуж! – проинформировала она мать.

Он был именно неправильным, и правильный Леон, конечно, полагал, что его нужно исправить, и активно пытался это сделать — тем более, что и мать была того же мнения и постоянно просила его «повлиять на брата».

Он и пытался, всю свою жизнь — повлиять на брата — и не преуспел.

Она была не из тех, кто сдавался перед обстоятельствами. И, хотя в этом случае карты у неё на руках были паршивые — никому не нужная сирота, которую натаскали на роль смертницы, и которой некуда было бежать с острова, — она не согласна была принять такую судьбу и смириться

Не открывая глаз, непослушными губами Кая пробормотала:

– Но ты не можешь…

– Почему нет? – сурово перебил её Се-Крер, чей стальной взгляд ясно выдавал в нём опытного дуэлянта-победителя. – Разве я мало сделал для тебя? Разве не имею право наконец получить что-то для себя?

Олив ей и вообще не нравилась. Руби в ней подбешивало многое: стабильно небрежная растрёпанная коса, вечно помятые платья, у которых рукава были запачканы чернилами, а локти — потёрты, неаккуратно обломанные ногти, громкий смех и резкий голос, нахрапистые мужские манеры, лишённые всякого изящества небрежные позы, привычка сидеть, сгорбившись... и иногда от неё — кошмар! — пахло потом! Руби особенно раздражалась от того, что от природы у Олив были великолепные данные — но она, кажется, делала всё, чтобы свести на нет достоинства собственной фигуры и лица.

И при всём при этом ужасе — Руби с завистью и злостью понимала, что она — нравилась! Откровенно и глубоко нравилась и Дереку, и Илмарту, и, что особенно досадно, Райтэну!

— Эй! — возмутилась она, разжимая руки. — Что ты только и делаешь, что говоришь мне гадости!

Он обернулся к ней. Улыбнулся. Почти застенчиво признался:

— Заходишь с козырей, да, Эрт? — после этого невозмутимо забралась в седло без его помощи и уже оттуда отрапортовала: — Попробуй меня принудить, и тогда узнаешь. Я уже не та покорная принцесса, которая не способна жить без установленных для неё правил, Эртан. Ты сам сделал меня такой. Я не подчинюсь ни тебе, никому, — пришпорив лошадь, она не стала дожидаться его ответа и сорвалась вперёд бодрой рысью.