Немного текста

Колесо. Обычное, деревянное, окованное железом, круглое колесо о восьми спицах. Почему-то это самое яркое, самое сильное воспоминание. Оно всегда приходит первым, выплывает из памяти. Оно так осязаемо – выпукло. Кажется, закрой глаза – и провалишься в тот самый день. И заново и вновь ощутишь – и жар солнца, и пыль, и соль. Услышишь и скрип колес, и мерное цоканье лошадей, и грубые гортанные голоса спутников – не вспомнишь только слов. Кто чего кому говорил – стерлось. А как упирался руками в борта повозки, помогая на особенно крутых склонах тягловым лошадям – осталось. Как и круженье колес, приводящих в движение землю.  Как их негромкий скрип. 

Как имя бродяжки, прибившейся к обозу накануне. 

Оно прохладой горного ручья перекатывалось на языке. Било в голову терпким вином. Сияло как вершины ледяных шапок. Манило.

Лиит. И сама она шла рядом. Тень ее босых ног сплеталась с тенью колес в странном, необычном танце.  Воздух дрожал, нагретый солнцем. И он еще думал тогда – ну что в ней особенного? Светлые волосы она не заплетала в косы, как местные девушки. Только повязывала серым, как дорожная пыль, платком. И одежда ее была такая же пыльная, явно не новая – подол юбки давно обтрепался, и можно было только гадать, каким был первоначальный ее цвет. Синим? Бурым? Поверх такой же, неопределенного цвета рубахи – единственное украшение - весьма куцее монисто, то ли из трех, то ли из четырех самых мелких монет. 

Когда-то на подобную ей он бы и второго взгляда не бросил – много чести. А эта… От ее взгляда и улыбки бросало в озноб. Жар солнца становился стужей, день – ночью. И было выше его сил – не смотреть. Не отмечать – ни гордой посадки головы, ни легкости шага. Он старательно пытался смотреть на то, как колесо пишет оборот за оборотом. Как наматывает на ось кудель земных дорог. Старался думать лишь о том, сколько осталось до перевала. И сколько за этим еще перевалов. И что еще немного - и он не выдержит. Сломается. Потому что дороги тяжелы, пища скудна, и надеяться, в общем-то не на что.  И с самого начала вся его затея была только блажью. Глупостью. Детским капризом.  И даже если он еще надеется на что-то сегодня, сейчас, то вскоре ему придется с этой надеждой расстаться. Он старался думать о том, что ночью будет опять, как и многие ночи до этого смотреть в небо, выискивая ту тусклую точку – его бывшее солнце, вокруг которого кружит больная, недужная, искалеченная его планета.  Мир, в котором ему было дано так много, и от чего он с легкостью отказался, рванув вслед за мечтой. Золото которой оказалось только солнечными бликами на воде. 

Но тосковать – не получалось.  Хоть убейся – эта юная бродяжка  была магнитом для его мыслей. Для его взглядов. Думать о чем-то другом в ее присутствии почти не получалось. Ну и пусть, что босые ноги испачканы в пыли, ее глаза часто опущены вниз, но иногда он ловил на себе ее светлый насмешливый взгляд. И вместо того чтобы  разозлиться тому, сколь много она себе позволяет – улыбался ей. А около сердца было так жарко, так горячо. И тяжело  и легко одновременно. И были мысли – тихие, робкие, прятавшиеся от него самого – а может  так и надо было – бросить все, пройти сто дорог, чтобы встретить ее?  Ее, вот такую…

Он сам подошел к ней на привале, видя, что она, единственная ничего и не ест. Сел рядом, достал из котомки хлеб, разломил и большую часть положил перед ней. Сам не знал почему. Показалось – нужно именно так.

Она не отказалась от подношения. Ухватила ломоть, впилась в него белыми, ровными крепкими зубами. Одарила взглядом – и снова словно в душе взошло и лопнуло солнце. Сказала что-то – он не понимал ее языка. Просто улыбался. Как полный идиот. Как круглый дурак. Ругай она его, а не благодари – он бы все равно все так же нелепо лыбился. Чему? От чего весь мир засиял обновленными яркими красками (и в небо словно добавили синевы, и траве – зелени и солнцу – огня)? От улыбки бродяжки? 

Для него это было чудом, немыслимым еще накануне. Чудом, которому он не знал названия, равно как не знал и о самом существовании подобных чудес. 

И было и сладко. И больно. И отгорало прошлое.Словно он был оловом, которое расплавили – и перелили в иную форму. И прошлое переставало существовать. И будущее не волновало.  Время сжалось в одну мельчайшую точку – сейчас. И только оно и было важно. 

Сейчас… Смотреть в серо-голубые глаза, светлые, лучистые, радуясь, что она не смущается от его взгляда, не отворачивается, не бежит. Чувствовать прохладу – от того, что плотное облако закрыло солнце. Слушать мир – и растворяться в мире, теряя себя. И обретая себя…

И не было жаль той потери. Мальчишка – высокомерный, надменный, приученный смотреть на всем сверху вниз уходил, уступая место  кому-то ему еще незнакомому. Тому, кто лег на траву и смотрел на милое личико девушки снизу вверх – как смотрят на солнце. 

Возможно, где-то в самой глубине своей души он и хотел бы привлечь ее к себе, овладеть ею, стать ей и защитой и господином… Но в то же время понимал – господином ей он не сможет быть никогда. Цветок можно сорвать. Но можно ли заставить его благоухать? 

Рушились цитадели старых истин. «Ты рожден управлять, Амриэль. Простой народ – это масса. Да. У них есть и мысли и чувства, но для тебя же лучше будет никогда не считаться с этими чувствами. Они – лошади, ты – возница.  Они овцы, но ты – пастух. Твоя задача – направлять туда, куда необходимо. Если надо – заставить прыгать через огонь. Нельзя жалеть тех кто жалок, страдает, болен или просто слаб. Участь слабых – умереть. Сильные должны выжить, продолжиться. Но ты должен оказаться самым сильным, чтобы быть наверху. Асочувствие, понимание, жалость – это слабость.  И если ты им поддашься, то однажды свалят тебя. И переедут. Так устроен мир».

И в том, своем старом мире он никак не мог смотреть снизу вверх на лицо бродяжки. А сейчас – не хотел смотреть на него иначе…

Просто мир изменился, качнулся и обрел точку равновесия вновь, в этом своем движении открыв возможность посмотреть на реальность иначе – как не смотрел на нее никогда. 

И хотелось спросить ее  - что ее погнало в дорогу. Ее – такую маленькую, хрупкую, пустившуюся в путь вовсе без припасов, без денег, без теплой одежды и какой-либо обуви.  Хорошо, если ей идти всего ничего – от одного селения до другого, проделав с караваном только малую часть его пути. А если нет? Сможет ли она пройти по этим дорогам? Чем будет добывать себе хлеб? 

Это он – мужчина. Молодой и сильный. А кроме всего прочего имеется у него маленький секрет, который не оставит его безоружным, даже если вдруг он окажется без оружия в руках против десятка противников. Умение влиять на других, подчинять их своей воле, делая из людей послушных марионеток – душное, грязное, но такое действенное умение, оно все равно осталось при нем. И если уж его загонят в угол – он пустит его в ход, спасая собственную жизнь. Хотя, лучше бы до этого не доходило. 

Но  так или иначе, его положение, по сравнению с ее – почти что сказочное. Он всегда найдет как заработать себе на кусок хлеба с маслом. Но сможет ли она? Или сгинет в дороге, пропадет ни за грош? Хотелось предложить ей краюху хлеба – защиту. Не в обмен на что-то. Просто осозналось неожиданно ярко и четко, пришло понимание – она, маленькая и хрупкая, совершеннейшая девчонка на вид, эта малая птаха намного смелее и отчаяннее его. Нужно иметь или необыкновенное мужество, либо не бояться  потерять все – в том числе и жизнь, чтобы пуститься в дорогу. И все, от чего имел смелость отказаться он – ничтожно малая жертва. 

А она улыбалась. Просто улыбалась. За ее головой распускалось золотым цветком солнце, сияло  жаркой короной водруженной поверх заношенного пыльного платка. 

Девчонка. Обычная, тонкая, светлая. И какая-то нездешняя…