Привал -- к флэшмобу Жанны Гир

Поддержу флэшмоб о привалах, запущенный Жанной Гир, -- принесу эпизод из "Дочери Хранительницы".

Свернувшись калачиком и блаженно зажмурившись,белый мохнатый пес дремал позади мачты на рваной хозяйской лейне. Бог весть отчего он выбрал себе именно это место, но уж точно не чтобы укрыться от солнца: греться под его лучами псу явно нравилось, да и тени мачта не давала. Тонкая, низкая, с одной-единственной поперечной реей и свернутым парусом, она вообще торчала над куррахом бесполезным украшением: что толку от прямого паруса при почти встречном ветре! А ветер и не думал меняться.

Со спины Сигге сошло уже сто потов, а он всё греб и греб, тупо уставившись в видневшееся между рейками кожаное дно. Бычьи шкуры, обтягивавшие деревянный каркас, то натягивались, то сморщивались в такт движениям весел, точно куррах был живым существом и дышал. Сигге, привыкшему к надежным деревянным корпусам гленских судов, от этого зрелища было неуютно: чудилось, что тонкая кожаная оболочка вот-вот лопнет и внутрь лодки хлынет вода. В довершение всего успевшие отвыкнуть от работы руки саднило от полопавшихся мозолей. И все-таки он не роптал — и запрещал себе даже мысленно сожалеть о сделанном выборе, сколь бы нелепой ни казалась его причина. А причина была действительно странной: из памяти Сигге упорно не желала уходить похожая на скандинавку девушка с естественного факультета — совсем ему незнакомая и, возможно, вовсе не та, что заблудилась в Думнонии вместе с Великолепной. И сейчас Сигге старательно убеждал себя, что он плыл в неведомый Кер-Бран вовсе не ради нее, а чтобы найти и спасти дочь леди Хранительницы.

Лэри, сидевший ближе к корме, тоже усердно работал веслами, но, казалось, и не думал уставать. Оба молчали: Сигге боялся сбить дыхание, а ирландец вообще был не очень разговорчив. Зато девчонка за рулевым веслом только и делала, что напевала веселые гаэльские песенки. Слов их Сигге не улавливал. Язык этот ему вообще давался трудно. Читать Сигге по-гаэльски мог, писать тоже — а ни говорить, ни на слух понимать не получалось ни в какую. Но странные, непривычные для Камбрии и неожиданно красивые мелодии этих песен поистине согревали Сигге сердце. Казалось даже, что от них становилось легче тяжелое весло и утихала боль в натруженных руках.

Когда солнце совсем приблизилось к горизонту, Лэри неожиданно прервал молчание.

— Давай-ка табань, парень. Ночуем, — буркнул он себе под нос и вдруг рявкнул, перебивая плеск волн: — Нуала! Заворачивай к берегу!

Девчонка оборвала песню, коротко кивнула и шевельнула рулевым веслом. Повинуясь ему, а заодно и слаженным гребкам Сигге и Лэри, куррах повернул к видневшейся неподалеку желтовато-бурой полосе песчаного пляжа.

 

Первое, что сделал пес, очутившись на суше, — стремительным галопом унесся к разбросанным позади песчаной полосы громадным камням — только его и видели! Но у пса, по-видимому, были свои, собачьи, представления о правильном отдыхе. А людям пришлось проделать еще немало дел: сначала разгрузить куррах, потом вытащить его на покрытый чахлым вереском берег, после этого — насобирать плавника и хвороста для костра. Огонь Лэри разжигал уже в сумерках.

Не успел костер толком разгореться, а Нуала уже занялась делом: вытащила из мешка закопченный котелок, зачерпнула в него воды из журчавшего неподалеку ручейка, сыпанула туда же крупы. Вскоре от костра потянуло вкусным запахом овсяной каши. Нашлось и чем ее запить: следом за котелком Нуала извлекла из того же самого мешка пузатую оловянную флягу. Стоило Лэри открыть ее, как над лужайкой разнесся кисловатый дух домашнего пива.

Согревшись возле огня и разомлев от выпитого, обычно немногословный Лэри вдруг разговорился: ни с того ни с сего повел речь о погоде. Сначала он посетовал на частые дожди, потом — на ветер, целые месяцы напролет дующий в одну и ту же сторону. Но когда Сигге попробовал заговорить о пользе сидовских косых парусов, Лэри насмешливо хмыкнул, а потом, подняв вверх указательный палец, назидательно произнес:

— Парень, нашим куррахам от таких парусов верная смерть. Нашелся уже в Тревене один умник: отходил пару лет на «Анье», а как домой вернулся — взял да и поставил себе на лодку похожую штуку. Ну и что из этого вышло? Свежий ветер поднялся — и мачту ему повалил, и борт проломил.

Сигге пожал плечами и промолчал. На языке у него так и вертелось насмешливое: «Так зачем же вы такие хлипкие лодки делаете — из тонких реечек да из шкур?» — однако ссориться с Лэри определенно не хотелось. Было во взгляде громадины-ирландца что-то бычье — мрачное, грозное и упрямое.

А Лэри вдруг задумчиво посмотрел на него, а потом, чуть смутившись, произнес:

— Слышь, парень, ты мне вот что лучше объясни! Что это за чудо такое объявилось возле Требедрика под самый Лугнасад? Корабль трехмачтовый вроде греческого дромона знай себе прет против ветра без весел и со свернутыми парусами — а дым над ним, как от плавильной печи. Как он из-за мыса выглянул, у меня аж глаза на лоб вылезли, а уж рыбаки мои — те и вовсе...

Лэри махнул рукой и, похоже, смутившись окончательно, оборвал фразу. Зато Сигге, наоборот, приосанился. Гордо ухмыльнувшись, он небрежно бросил:

— Так это, должно быть, мы на «Модлен» машину испытывали.

А как сказал — так сразу и испугался. Вот спросит его Лэри, как эта машина устроена — и что он ответит? Сам-то Сигге был специалистом по корабельному лесу, в паровых машинах особо не разбирался. Так что, спохватившись, он тут же на всякий случай исправился:

— Ну то есть не я сам, конечно, а инженеры с нашего факультета.

В ответ Лэри пожал плечами и не проронил ни слова. На некоторое время возле костра воцарилось молчание.

А потом рыжая девчонка сочувственно посмотрела на Сигге и вдруг хихикнула. Тут-то наконец до него и дошло: да не поняли ирландский рыбак и его дочка ничего из его мудреных слов! И тогда, так и не придумав более доступного объяснения, Сигге поспешно подытожил:

— Ты подожди немного, почтенный Лэри. Скоро у нас все корабли и против ветра, и в штиль ходить научатся — без весел, без парусов!

Лэри недоверчиво хмыкнул, однако кивнул. И, так ничего и не сказав, подбросил хворосту в огонь.

 

До самого рассвета пес прослонялся по ближним окрестностям — на глаза не попадался, но, судя по всему, и далеко тоже не отходил. Поутру Лэри тихонько свистнул — и он тут же объявился, белым призраком вынырнув из кустарника. Вид пес имел довольный-предовольный: маленькие глазки прямо-таки излучали добродушие, а увешанный репьями чуть загнутый вверх хвост гордо раскачивался из стороны в сторону. Вот только длинная свалявшаяся шерсть на его морде была основательно перемазана чем-то бурым, подозрительно похожим на засохшую кровь.

Глянув на пса, Лэри загадочно хмыкнул, однако ничего не сказал. А тот уселся рядом с хозяином, смачно облизнулся и широко зевнул, показав крупные желтоватые клыки.

Пока куррах волокли к воде, он так и сидел возле погасшего костра — неподвижно, как статуя, не спуская взгляда с суетившихся людей. Но стоило курраху закачаться на волнах — и пса словно расколдовали. Бесшумно, как огромная сова, он сорвался с места и в несколько прыжков долетел до линии прибоя, обдав ледяными брызгами ошеломленного Сигге. В следующий миг пес легко перемахнул через борт курраха, быстро отряхнулся и деловито направился к мачте. Пристроившись позади нее — на том же самом месте, что и вчера — он принялся сосредоточенно, с громким чавканьем вылизывать свою шерсть.

И снова лежали в ладонях Сигге отполированные рукоятки весел, снова сжималась и разжималась в такт гребкам дубленая бычья кожа под ногами, а едва поднявшееся над горизонтом солнце светило ему, сидевшему лицом к корме, прямо в глаза, заставляя щуриться. Исподволь Сигге любовался, как под рассветными лучами отсвечивали красной медью заплетенные в толстые косы волосы Нуалы.