Мальчик, который выжил: о вине и виноватых

Никита был моим сводным братом, и все 4 (или сколько там?) года совместной жизни он делал что изображено на фото — старался доминировать: оттенять меня, спихивать, изживать. На той елке я просил перефоткать, осознавая подлянку брата, не дававшего мне сесть нормально, да фиг там. Но, став взрослым, я полюбил эту фотографию. Потому что она живая и в ней есть история.

Никита был старше на два года, но мельче меня. Он ревновал свою мать и всячески боролся за ее любовь, а мать это только поощряла. Она часто напоминала мне, что я никогда не стану ее сыном, что я сын шл@хи и всегда им останусь. На той елке я не получил новогодний подарок — по той же причине. И это было в порядке вещей.

Возвращаясь вечером с работы, его мать, она же моя мачеха, приносила сыну сухарики или сладости, а мне говорила: "Иди поплачься папочке. Я люблю только своего сына и только его буду баловать".

И будто указывая мне место, мачеха позволяла мне пить чай из маленькой чашечки. Она пила из такой же, отец пил из большой, а Никита — из самой большой. "Ему расти надо, пусть пьет больше всех".

Но я все равно оставался выше и крепче. Я рос богатырем, и никакие 100 мл чая на завтрак этому не мешали. Как не мешали ссаться по ночам🤭

А ссался я не абы на кого, а прямиком на сводного брата, так как спал я на втором ярусе кровати. Помню, как несколько раз просыпался от его крика: "Маааам!" А с моей кровати ему на лицо бежала струя

Никиту я воспринимал как брата и требовал от него того же. Я ему говорил: "Ты старший брат. А старшие должны защищать младших". Но на улице меня защищал кто угодно, но только не он. Вместо этого, он присоединялся к своим дружкам, издевавшимся надо мной. Особенно хорошо я запомнил Женьку, который жил на втором этаже в нашем же подъезде. Больше всего мне доставалось от него. Я же не умел и не хотел давать сдачи, поэтому позволял обижать себя.

И однажды этот Женька и Никита вывели меня из себя, и случилось то, что разделило мою жизнь на ДО и ПОСЛЕ...

31 августа 2005 года, утро. Отец, уходя на работу, велел мне сидеть дома. Я же собирался в библиотеку. Мне нужно было отнести какие-то книги.

Время спустя в дверь постучали. Это был Женя. Он позвал Никиту в библиотеку. Я оживился и сказал, что иду с ними. Никита был в курсе моих планов и, в общем-то, был не против, но вот Женя меня ненавидел, и сказал, что я, такое ничтожество, не заслужил с ними куда-то ходить. Никита пожал плечами и ушел, оставив меня одного дома.

Ох, как же я злился в те минуты... Но недолго. В дверь снова постучали. На этот раз со второго этажа спустился мой друг — Рома — и его младший брат. Они позвали гулять.

"Черта с два я буду тут сидеть!" — подумал я и свалил из квартиры.

Что было дальше — я не помню. Август для меня завершается в тот момент, когда я решаюсь выйти из квартиры. Следующая станция — больница в другом городе, в другом регионе, в другом месяце.

Меня часто спрашивали: "Сколько тебе тогда было лет?" Я отвечал: 11. И нередко слышал следующее: "Взрослый. Должен был понимать".

Это говорили разные люди: врачи, мои родственники, соседи по палате, знакомые по творческим клубам.

Одна и та же хрень. Одна и та же мысль: ты сам виноват в том, что случилось.

В 11 лет по трансформаторным будкам не лазают.

Быть может и так. Но вот что: в ТОЙ трансформаторной будке бывали, наверное, все дети из нашего подъезда. Женя — на год меня старше — и Никита — на два. Они там хранили свои луки и копья и бог знает что еще. В открытой будке. Без замка, а в тот день, 31 августа, и без привычной таблички (которая вообще-то до того дня висела) "НЕ ВЛЕЗАЙ — УБЬЕТ!".

Все это я проговаривал, если слышал про "в 11 лет должен был понимать". Потому что я не знал, чем еще ответить. Вы дали мне чувство вины. Спасибо, милые люди, ну и что мне с этим чувством делать? Я был вынужден защищаться: были там ребята и постарше... я был зол на брата и его друга и не хотел сидеть дома... И что теперь? Что теперь мне делать с этой информацией? "Должен был понимать".

Им было все равно на мои отговорки. Люди будто бы находили ответ на какой-то вопрос, беспокоивший их, и наконец успокаивались. Много лет спустя я понял: они искали виноватых. Кто не доглядел за ребенком? С кого нужно спустить три шкуры за случившееся? А когда узнавали, что ребенок был уже и не ребенок (11 лет!!!) — виноватый вырисовывался сам.

Событие, разделившее мою жизнь на ДО и ПОСЛЕ, повлияло на жизни других людей не самым лучшим образом.

Пока моя мачеха наивно думала, что я получил "всего лишь ожоги" и скоро вернусь домой здоровым, этажом выше сходила с ума мать двоих детей...

Током ударило только меня, но я был в тот момент не один. Рядом находились Рома и Глеб, и оба — младше меня. Роме — около девяти, Глебу — и вовсе около пяти лет. И не удивительно, что их мать здорово перепугалась. Они тоже могли погибнуть.

Я вернулся домой зимой среди ночи. Брат и мачеха вышли в коридор встречать меня, но были не готовы увидеть то, что увидели. Никита в шоке ушел обратно в нашу комнату. Он не высовывался из комнаты всю ночь, хоть и не спал. А мы втроем сидели на кухне. Для мачехи моя инвалидность стала ударом.

Когда же я смог выйти на улицу, я впервые встретился с Ромой и Глебом, а также их матерью. Рома и Глеб радостно закричали: "Макс вернулся!!! Это Макс!!! Смотрите: Макс!!!" Но их мать резко дернула своих сыновей за руки и увела прочь. Тогда мачеха мне и пояснила, что из-за того случая их мать "немного поехала кукухой".

Позже я не раз пересекался во дворе с Ромой и Глебом, но нашей дружбе положили конец: мать строго-настрого запретила нам общаться. Она люто меня ненавидела.

Мой отец тоже немного "поехал", но в другом ключе — ища виновных.

Когда я очнулся в больнице, я помнил только то, что Рома постучал в дверь и позвал меня гулять. А поскольку ни Ромы, ни Глеба рядом в палате не было, я пытался спросить: где же они? Но моя речь была столь неразборчива, что отцу слышалось: "Меня толкнул Глеб". Этот человек допытывал меня, что случилось в будке, едва я пришел в сознание, а я переживал за младших ребят, потому что они были рядом — а теперь их нет, а я неизвестно где.

Я много раз потом повторял: меня никто не толкал. Я вообще не помню, как это случилось. Но отец решил, что в будке меня толкнул Глеб, я упал на провода, и от этого пострадал. И на улице, сидя на лавочке у подъезда, отец часто кричал об этом вслед матери Глеба, а внутри квартиры поносил ее и "ее отпрысков" всякими словами.

Во дворе я просил Рому и Глеба не верить моему отцу: он лжет. Я не говорил ему, что меня толкнул Глеб. Не говорил и не верю, что это могло быть правдой.

Рома был отличным другом. Лучшим. После возвращения из больницы я еще где-то год восстанавливался: учился нормально ходить, двигаться. Я часто падал. И когда я гулял во дворе, несмотря на запрет матери, Рома часто был рядом. Он общался со мной и переживал за меня. Ему было не все равно. Он бежал ко мне, если я падал, а без его помощи я не мог подняться.

Рома по-настоящему меня поддерживал, пока другие сторонились. И мне было так стыдно перед ним. За свою слабость, за моего отца, за то, что мы пошли в ту будку...

Я ненавидел отца. По многим причинам. И родственники знали. Они мне говорили: "Ты не смеешь его ненавидеть и быть против него, ведь ОН ТЕБЯ СПАС!!!" На меня кричали, кричала бабушка, кричали все бравые защитники моего отца: "Да если б не он — сдох бы ты! Он тебя за руку схватил и вытащил! Ты ему жизнью обязан!"

Да. Он меня спас. Я признавал это. Вот только из этой истории "защитнички" вычеркивали Рому и Глеба...

Они не растерялись. Они поняли, что нужно звать на помощь. Это они прибежали домой в тот самый момент, когда мой отец вернулся на обед. И... быть может, стоит начать благодарить с Ромы и Глеба? Ведь их быстрота реакции, их действия — то, что спасло мне жизнь.

Но двое младших ребят были незаслуженно забыты во всей этой истории.