Скидки//Брат для волчонка// Космос, НФ, мистика, для "подумать"

Те, кто стоял у могилы, расходились небольшими группами, и эйниты в белых длинных одеждах начали бросать в могилу землю.

За оцеплением заволновались какие-то люди, тоже, наверное, желающие проститься. Тоо знали и в городе, и с Локьё прилетели родственники.

Рэм смыл песок, прополоскал трусы. Амаль старательно разглядывала сад.

Она решила, что он стесняется наготы? Да если бы своей!

Полиция начала пропускать к могиле людей, и Рэм стал торопливо одеваться.

— Пойдём, — позвал он Амаль. — А то сейчас много их набежит, не протолкаемся.

Загорающая на берегу эйнитская молодёжь тоже потянулась на маленькое кладбище.

Когда подошли Рэм и Амаль, вокруг могилы Тоо столпилось уже много эйнитов — пожилых и совсем юных. Все они были босые, в разномастной одежде. Только самые старшие — в одинаковых белых рубахах. У мужчин рубахи были чуть ниже колена, у женщин — до самой земли.

— Кто это? — прошептал Рэм.

— Это проводящие.

— Жрецы?

— Нет, — прошептала Амаль. — Те, кто может провести в мире свою линию. Покажи ладонь?

Рэм отпустил руку девочки и раскрыл перед нею ладонь.

— Видишь линии? — спросила она. — Так и везде в мире. Но проводящие могут провести свою. — Амаль улыбнулась. — Смотри, твой Дерен!

Дерен стоял рядом с Росом и Бо, в паре десятков шагов от капитана Пайела.

— Смотри, тёмный какой человек, — покачала золотистой головкой Амаль, уставившись на одного из экзотов.

Другие ушли и бросили его одного. И капитан Пайел тоже стоял один и оглядывался, словно он заблудился.

— Старик как старик, — дёрнул плечом Рэм, изучив седого неприятного экзота с крючковатым носом.

— Ты глубже смотри. От него другой свет идёт: чёрный и серый.

Рэм куснул губу и снова уставился на старика. Наверное, тот резко похудел, иначе, почему одежда просто висит на нём? А руки — они же скованные!

— Вот оно что! — сказал он девочке. — Это пленник, он в наручниках! Наверное, опасный. Или болеет — потому и серый.

— Болезнь другого цвета, — уверенно ответила Амаль. — Он думает про плохое. Его зверь пьёт его красную кровь, и она становится серой.

— Зверь? Это… метафора какая-то?

Рэм осёкся, начал подыскивать слова. Вряд ли Амаль изучала метафоры, она же маленькая.

Но девочка его поняла.

— Почему метафора? — удивилась она. — Метафора — иносказание. А внутри человека живёт настоящий зверь — его инстинкты. Мы биологически готовы убивать с удовольствием. Гормоны радости выделятся у нас даже тогда, когда мы просто думаем об убийстве.

— Человек не думает об убийстве, — не согласился Рэм. — Зачем?

— Разве человек не радуется, когда убивают его врага?

— Ну, ты придумала, — улыбнулся Рэм. — Я видел трупы таггеров. Условно — они враги. Но никакой радости у меня не было.

Амаль покачала головой.

— Тебе просто рано понимать такое в себе. И мне — рано. Понимать себя, отслеживать, как в глубине души просыпаются твои настоящие эмоции — очень трудно. Нас учат, как надо думать. Как правильно и положено человеку. И нам кажется, что мир наш такой, как о нём говорят. Но ты пошёл служить в Армаду Империи, значит, твой зверь уже пробуждался.

— Ты не понимаешь, — вздохнул Рэм. Ему было немного обидно слушать про себя, что он — зверь. — У меня убили родителей. Я должен был убежать куда-то. У меня не было другого выбора, только записаться в спецон. Это не потому, что меня радует, что я буду кого-нибудь убивать.

— И ты не думал про месть? — удивилась Амаль. — Совсем-совсем? И внутри не рождалась тёмная волна радости? Невесёлой такой радости. Она — словно тёмный свет: «Я отомстил…»

Рэм сглотнул.

— Откуда ты знаешь?

— Меня не забрали домой родители. То есть они забрали. И неделю я была дома с ними. А на вторую мама не выдержала. Она взяла меня за руку и опять отвела в храм. И убежала, втолкнув меня в темноту, где только линии светятся у алтаря. В храме никого не было. Я не видела, где дверь. Я ощупывала в темноте стены. А потом села и заплакала.

— И ты хотела ей отомстить? Матери? — тихо спросил Рэм.

— Это проснулся мой зверь, — вздохнула Амаль. — Очень рано.

— Да, — выдохнул Рэм. — Я тоже хотел отомстить. Юристу, который донёс на моих родителей. Сжечь его таким же светочастотным. Наверное, это плохо.

— Это хорошо, — сказала Амаль. — Ты уже знаешь своего зверя. Он есть у всех. Не надо бояться его увидеть. Пока ты не видел его — ты не победишь. Но теперь ты знаешь, против кого надо бороться.

Рэм мотнул головой. Можно было забыть слова Амаль, не думать над ними. Отказаться. Она же ещё маленькая, глупая.

Но радость, когда он думал про смерть юриста… была. Тёмная и злая.

На кусочки этого гада. Сжечь в такой же белый пепел, что остался от родного дома!

Рэм замолчал. Он смотрел, как к могиле подходили всё новые и новые люди: военные и гражданские, адепты эйи в простецких храмовых одеждах или ритуальных длинных.

И все они бросали в могилу по горсти земли. Горсть за горстью.

Могила наполнялась землёй до краёв, как ямка в песке у реки — водой.

Рэм видел много похорон. Всю его сознательную жизнь на Мах-ми шла гражданская война, где не было правых и виноватых.

Просто одни хотели остаться в Империи с тем куском хлеба, который у них уже был, а другие думали, что в Содружестве им дадут второй.

Две разных стратегии выживания — синица в руке или журавль в небе. И никто не думал о том, что синицей сыт не будешь, да и журавль — птица не промысловая.

Так говорил отец. А ещё он говорил, что выбирать можно было бы между гусем и уткой, но так ли велик тогда гастрономический интерес?

Отец много чего говорил. Рэм почти не слушал его. Он не верил, что придёт время честной торговли — ведь все вокруг покупали и продавали «в чёрную».

На Мах-ми процветало беспошлинное таггерство, никто не хотел кормить Администраты, а они, лишённые большей части налогов, не могли никого защитить.

Но торговать без налогов было выгодно, несмотря на подстерегающие таггеров опасности. И Рэм, чуя эту выгоду всем своим юным желанием риска, спорил с отцом.

Если таггерство прибыльно, говорил он, — нужно торговать, как таггеры. Отец просто трусит. Просто не готов рисковать. И вот…

Рэм посмотрел в могилу, что всё наполнялась и наполнялась землёй. Если он правильно понял слова Амаль, были люди, которые не гонялись за личной выгодой. Они здесь и сейчас пытались остановить войну.

Чтобы не было сверхприбылей таггерства.

И чтобы из-за доносов не гибли люди.

Это было невыгодно, и вело тебя только к чашке, полной земли. Но вокруг тебя становились тогда все, кто не сумел сделать, как ты.

Рэм нашёл тёплую ладошку Амаль.

Прошептал:

— Пойдём к реке?

И она молча пошла за ним.

Река давно размыла маленькую могилку для воды, что выкопал Рэм.

Он разделся и зашёл поглубже, смывая ту боль, что через поры выступала наружу.

Вышел. Лёг на песок.

— Ты сгоришь, — Амаль погладила его по руке. — Идём к нам, я умею делать оладушки. Хочешь оладушков?

Рэм мотнул головой — он сам не знал, голоден или нет.

Амаль так и не разделась, сидела на песке в платье, и он заставил себя встать и одеться.

— Ладно, — сказал он. — Может ты и права про зверя. Главное, знать о том, что он есть. И не кормить.