Август

Недавно думала, как тяжела и неказиста жизнь пишущего именно исторические романы. Источников ни рыла (в смысле их отсутствия) — это ужас. А когда они есть, то врут. То ли дело писать порнороман о братской любви вомпера к белокурой сестрице: прикидываешь, что это псевдосредневековье века так семнадцатого, приблизительно Венгрия-Румыния, и валяй, душа, не думай, носились тогда рединготы или нет, напялила на героя — и улюлю!

А на героиню — эгретку. Жалеть никого не надо! Тут главное, чтоб она эгретку на голову надевала, а не ногу натягивала, привет «Неизлечимым» Аверченко. Нет, я всобачу текст мастера целиком:

про боярышню Лидию

Спрос на порнографическую литературу упал.
Публика начинает интересоваться
сочинениями по истории и естествознанию.
(Книжн. Известия)

Писатель Кукушкин вошёл, весёлый, радостный, к издателю Залежалову и, усмехнувшись, ткнул его игриво кулаком в бок.

— В чём дело?

— Вещь!

— Которая?

— Ага! Разгорелись глазки? Вот тут у меня лежит в кармане. Если будете паинькой в рассуждении аванса — так и быть, отдам!

Издатель нахмурил брови.

— Повесть?

— Она. Ха-ха! То есть такую машину закрутил, такую, что небо содрогнётся! Вот вам наудачу две-три выдержки.

Писатель развернул рукопись.

— «…Темная мрачная шахта поглотила их. При свете лампочки была видна полная волнующаяся грудь Лидии и её упругие бёдра, на которые Гремин смотрел жадным взглядом. Не помня себя, он судорожно прижал её к груди, и всё заверте…»

— Ещё что? — сухо спросил издатель.

— Ещё я такую штучку вывернул: «Дирижабль плавно взмахнул крыльями и взлетел… На руле сидел Маевич и жадным взором смотрел на Лидию, полная грудь которой волновалась и упругие выпуклые бёдра дразнили своей близостью. Не помня себя, Маевич бросил руль, остановил пружину, прижал её к груди, и всё заверте…»

— Ещё что? — спросил издатель так сухо, что писатель Кукушкин в ужасе и смятении посмотрел на него и опустил глаза.

— А… ещё… вот… Зззаб… бавно! «Линевич и Лидия, стеснённые тяжестью водолазных костюмов, жадно смотрели друг на друга сквозь круглые стеклянные окошечки в головных шлемах… Над их головами шмыгали пароходы и броненосцы, но они не чувствовали этого. Сквозь неуклюжую, мешковатую одежду водолаза Линевич угадывал полную волнующуюся грудь Лидии и её упругие выпуклые бёдра. Не помня себя, Линевич взмахнул в воде руками, бросился к Лидии, и всё заверте…»

— Не надо, — сказал издатель.

— Что не надо? — вздрогнул писатель Кукушкин.

— Не надо. Идите, идите с Богом.

— В-вам… не нравится? У… у меня другие места есть… Внучёк увидел бабушку в купальне… А она ещё была молодая…

— Ладно, ладно. Знаем! Не помня себя, он бросился к ней, схватил её в объятия, и всё заверте…

— Откуда вы узнали? — ахнул, удивившись, писатель Кукушкин. — Действительно, так и есть у меня.

— Штука нехитрая. Младенец догадается! Теперь это, брат Кукушкин, уже не читается. Ау! Ищи, брат Кукушкин, новых путей.

Писатель Кукушкин с отчаянием в глазах почесал затылок и огляделся:

— А где тут у вас корзина?

— Вот она, — указал издатель.

Писатель Кукушкин бросил свою рукопись в корзину, вытер носовым платком мокрое лицо и лаконично спросил:

— О чём нужно?

— Первее всего теперь читается естествознание и исторические книги. Пиши, брат Кукушкин, что-нибудь там о боярах, о жизни мух разных…

— А аванс дадите?

— Под боярина дам. Под муху дам. А под упругие бёдра не дам! И под «всё завертелось» не дам!!!

— Давайте под муху, — вздохнул писатель Кукушкин.

Через неделю издатель Залежалов получил две рукописи. Были они такие:

I. Боярская проруха

Боярышня Лидия, сидя в своём тереме старинной архитектуры, решила ложиться спать. Сняв с высокой волнующейся груди кокошник, она стала стягивать с красивой полной ноги сарафан, но в это время распахнулась старинная дверь и вошёл молодой князь Курбский.

Затуманенным взором, молча, смотрел он на высокую волнующуюся грудь девушки и её упругие выпуклые бёдра.

— Ой, ты, гой, еси! — воскликнул он на старинном языке того времени.

— Ой, ты, гой, еси, исполать тебе, добрый молодец! — воскликнула боярышня, падая князю на грудь, и — всё заверте…

II. Мухи и их привычки. ОЧЕРКИ ИЗ ЖИЗНИ НАСЕКОМЫХ

Небольшая стройная муха с высокой грудью и упругими бёдрами ползла по откосу запылённого окна.

Звали её по-мушиному — Лидия.

Из-за угла вылетела большая чёрная муха, села против первой и с еле сдерживаемым порывом страсти стала потирать над головой стройными мускулистыми лапками. Высокая волнующаяся грудь Лидии ударила в голову чёрной мухи чем-то пьянящим… Простёрши лапки, она крепко прижала Лидию к своей груди, и всё заверте…

Но историческому писателю очень сочувствую, отдельно радуясь, что сама весёлым поросёнком могу скакать по временам, и не висят на мне вериги исторической точности.

Достойно стараться о матчасти, но жизнь вносит коррективы в любом случае. Как посмотришь какого-нибудь «Илью Муромца» 1956 года, так и думаешь, что и снято хорошо, и веришь — а понятно, что от реального того времени далеко, и никто и не ждёт реальности. Это представление о самих себе.

стихи в тему

Давид Самойлов

Свободный стих

В третьем тысячелетье

Автор повести

О позднем Предхиросимье

Позволит себе для спрессовки сюжета

Небольшие сдвиги во времени –

Лет на сто или на двести.

В его повести

Пушкин

Поедет во дворец

В серебристом автомобиле

С крепостным шофёром Савельичем.

За креслом Петра Великого

Будет стоять седой арап Ганнибал –

Негатив постаревшего Пушкина.

Царь в лиловом кафтане

С брызнувшим из рукава

Голландским кружевом

Примет поэта, чтобы дать направление

Образу бунтовщика Пугачёва.

Он предложит Пушкину виски с содовой,

И тот не откажется,

Несмотря на покашливание

Старого эфиопа.

— Что же ты, мин херц? –

Скажет царь,

Пяля рыжий зрачок

И подёргивая левой щекой.

— Вот моё последнее творение,

Государь. –

И Пушкин протянет Петру

Стихи, начинающиеся словами

«На берегу пустынных волн…».

Скажет царь,

Пробежав начало:

— Пишешь недурно,

Ведёшь себя дурно.

И, снова прицелив в поэта рыжий зрачок,

Добавит: — Ужо тебе!..

Он отпустит Пушкина жестом,

И тот, курчавясь, выскочит из кабинета

И легко пролетит

По паркетам смежного зала,

Чуть кивнувши Дантесу,

Дежурному офицеру.

— Шаркуны, ваше величество, –

Гортанно произнесёт эфиоп

Вслед белокурому внуку

И вдруг улыбнётся,

Показывая крепкие зубы

Цвета слоновой кости.

Читатели третьего тысячелетия

Откроют повесть

С тем же отрешённым вниманием,

С каким мы

Рассматриваем евангельские сюжеты

Мастеров Возрождения,

Где за плечами гладковолосых мадонн

В итальянских окнах

Открываются тосканские рощи,

А святой Иосиф

Придерживает стареющей рукой

Вечереющие складки флорентинского плаща.

1973

Для меня ещё ужасно, что авторы, имеющие силу и интерес писать исторические романы без приставки «псевдо» иногда видят стену замка или способ заряжать арбалет раньше, чем узнают это в реальности. Я начинаю думать, куда и во что они смотрят. И что описанное может оказаться гораздо ближе к существовавшему, чем можно было предполагать.

Я же сижу написываю и горестно думаю, идти ли в магаз за сосисками или варёная картошка и без них сойдёт. Но, с другой стороны, это молодая вчеравыкопанная картошка породы «Батькины Копыта» (купили в супермаркете белорусскую картошку без названия, понравилась и начали сами выращивать, а она хорошая, но чуть переспеет и трескается, на копыто похожа):

К ней есть деревенский укроп, и перфекционизм требует докупить масла сливочного, чтобы наварить в кожуре (она ж молоденькая), и кинуть туда кусочек маслица, надавить чесноку и укропу насыпать, и эдак легонько потрясти. Вот кстати, якобы укроп только русские любят, а европейцы от него плюются — не знаю, древние греки считали его самой красивой травой, венки плели:

Нежной рукой нарви для венка

Свежих укропа веток Сапфо

Но ведь греки, может, венки плели, а не ели… потому что сильфий, считавшийся самой вкусной травой, сожрали весь, вымершее растение.

Но неужто укроп иностранцам так ужасен? Тогда почему русские злодеи в голливудских фильмах стакан водки самим стаканом закусывают, а не пучком укропа? Чтоб зритель вздрогнул, так вздрогнул)

Кароч, вот чем такую картошку лучше заедать, сосисками или чем-то более изысканным?

Вчера главу дописала и пялилась на кубок мира по бальным танцам. Вот забавно: когда в детстве им учишься, скачешь бесчувственной репкой, а потом как вырастешь, как поймёшь, для чего их танцуют! — и становится диковасто смотреть на детей, отрабатывающих шаги танго. А судьи на детских соревнованиях смотрят, и рожи рыбьи. Професьон де фуа потому что. Вообще очень рада, что живу на вершине развратной цивилизации, позволяющей подобные танцы прилюдно. И голые спины дам, и кавалеров, не считающих, что маникюр и умение танцевать квикстеп делают их пидорасами. Это, конечно, разврат невозможнейший.

Моя любимая пара, Глухов-Глазунова. Как их на зарубежных турнирах представляют: «Алексей энд Анастасья!»

Чемпионы чего можно и нельзя. Смотришь на них и чувствуешь одновременно желание жить вечно и помереть тут же, так хороши. Ах, не зря люди жизнь живут! Не могла решить, какой танец лучше, вставлю оба.

А на рутубе и в ВК приличного качества видео просто нет, но что-то нашла. Это Иван Варфоломеев и Яна Машарова, моя вторая любимая пара.

Недовольна Ильёй Пророком: пару раз громыхнул и всё. А я бы обрадовалась дождю длиною в жизнь — или хотя бы до снега.