О пиках и пикинерах в русской армии времен Смуты

В романе "Скопа Московская" наш человек, попав в тело умирающего князя Михаила Скопина-Шуйского, после того как возвращается в армию и начинает воевать с поляками, активно использует пикинеров, продолжая начинание самого князя. Однако сейчас стоит остановиться на том, как это происходило в истории, чтобы понять, насколько успешен был этот опыт в реальной истории

Разыгравшаяся  на берегах Волги битва началась достаточно необычно для войн Смутного  времени — обе стороны заранее построились в боевой порядок и чинно  сблизились. Центр союзного войска, по нидерландскому обычаю, составили  батальоны шведской и наемной пехоты; левое, ближнее к берегу крыло  заняла французская конница, а правое — сам Делагарди с финскими  кавалеристами. Русские разместились на флангах и во второй линии.  Зборовский имел втрое меньше людей, но это были в основном отборные  войска: при подобном же соотношении сил гетман Ходкевич громил в  Лифляндии шведов в 1604 и 1605 гг.

«За час до свету» передовые  союзные части вошли в соприкосновение с вражеской «легкой конницей в  панцырях с луками и короткими копьями», а в полумиле от Твери увидели и  готовые к бою главные силы «тушинцев». В это время неожиданно хлынул  ливень, подмочивший порох в стволах, чем не замедлил воспользоваться  Зборовский: «подняв крик», его гусарские и пятигорские хоругви нанесли  сильнейший копейный удар по союзным порядкам. Французы первые не  выдержали натиска отборной правофланговой конницы и бежали; русская  конница тоже подалась назад, смешав резервные наемные отряды; многие  воины стали в беспорядке отступать назад под защиту укреплений. Зато  пехота, выставив во все стороны длинные пики, осталась неподвижной.  Более того, воспользовавшись замешательством отбитых пикинерами  «тушинцев», Делагарди с финнами храбро контратаковал «три главных  хоругви»: по сведениям Мархоцкого, поляки «бежали с уже выигранной битвы  и лишь через несколько миль опомнились и вернулись к войску».

Новый  ливень и наступление вечера привели к прекращению битвы, окончившейся,  таким образом, вничью. И все же большие потери понесли в этот день  союзники: «Из тех, кто покинул позиции, последовал за бегущими, многие  были перебиты, а из тех, кто, оставшись на месте, действовал, как  подобало, копьями и саблями, никто не был и ранен».

Войска  разошлись по своим лагерям и весь следующий день, чрезвычайно дождливый,  приводили себя в порядок. Поляки уверили себя в своей победе и  неосторожно остались в передовых укреплениях у поля битвы. Узнав об  этом, Скопин перед рассветом 13 июля вывел союзные части в поле, скрытно  подошел к польскому острогу и всеми силами внезапно обрушился на  беспечного противника. Не успев построиться, «тушинцы» были смяты и  рассеяны, причем часть из них укрылась в Твери, а остальные бежали в  главный лагерь. Обоз и потерянные было пушки и знамена стали добычей  союзников.

Поляки отступили к Дмитрову, однако шведские  наемники не получили достаточного удовлетворения в виде добычи; попытка  добыть ее путем взятия Твери также не удалась. В лагере Делагарди  начался бунт: Ю. Видекинд, рассуждая о его причинах, называет наглость  от постоянных успехов, достаток от добычи, страх перед бедствиями  дальнейшего похода и, наконец, «отвращение к войне из-за того, что до  сих пор приходилось часто сражаться с неприятелем». Это загадочное на  первый взгляд для воинов утверждение легко понять, если вспомнить о  характере войны в Нидерландах: полевые сражения там были невероятной  редкостью, а солдаты больше занимались осадными работами, маршами и  контрмаршами, муштрой и только редкими стычками. Несколько серьезных  битв с лихой и отчаянной восточноевропейской конницей убедили их в  опасностях похода в места, «откуда они не смогут воротиться, не получая  при том и обещанной платы». Действительно, власти ни разу не смогли  выплатить им установленное жалованье. В результате бунта большинство  наемников повернуло назад и вообще покинуло пределы России: Делагарди  смог остановить на Валдае всего 1200 человек.

В этих условиях  Скопин-Шуйский, проведав еще и о подходе на помощь к Зборовскому гетмана  Сапеги, решился отступить за Волгу. Он двинулся вниз по левому берегу  реки к Калязину монастырю, присоединяя к войску уже собранные земские  рати северных городов. В итоге соотношение русских и «немецких» воинов в  его подчинении совершенно изменилось: на 15 тыс. русских теперь  приходился только небольшой отряд Христиера Сомме (300 человек).

С  этим последним, из тех старых опытных «ветеранов, давно, еще при короле  Юхане, являвших пример доблести», кн. Михаил заключил отдельное  соглашение о найме. Около 300 всадников и пехотинцев были нужны Скопину  для невиданного доселе дела — обучения непривычных к военному делу, но  рвущихся в бой «мужиков»… нидерландскому способу боя!

«У  него там ни дня не проходило даром: московитских воинов, имевших  хорошее вооружение, но пока необученных и неопытных, он в лагерной  обстановке заставлял делать упражнения по бельгийскому способу: учил в  походе и в строю соблюдать ряды на установленных равных расстояниях,  направлять, как должно, копья, действовать мечом, стрелять и беречься  выстрелов; показывал, как надо подводить орудия и всходить на вал».  Осенью ополченцы стали приходить из своих уездов уже с «надлежащим  оружием». Так, «из Ярославля прибыло 1500 человек с хорошим вооружением:  пешие имели длинные копья, а конные — пики, как у поляков». То, что  кавалеристы также обучались «немецкой ратной мудрости», можно заключить  из рассказа А. Палицына о действиях конного отряда Д. Жеребцова в  Троице-Сергиевом монастыре. А еще в январе 1609 г. кн. Михаил послал в  Устюжну Железнопольскую вместе с подкреплениями и порохом особое  наставление о ратном деле. Талант этого полководца раскрывался теперь не  на поле боя, а во всех областях организации и обучения войска.

Вместе  с тем о реальном применении новой «немецкой мудрости» известно крайне  мало. В боях под Калязином (18 и 19 августа 1609 г.) литовская конница  напоролась на «штакеты», а при Александрове слободе (29 ноября) на  «надолбы» — видимо, «испанские рогатки», — из-за которых немцы и русские  спокойно отбивались. Совершенно неясно, в чем заключалась упомянутая в  Сказании Авраамия Палицына «немецкая ратная мудрость» воеводы Д. В.  Жеребцова, который привел в октябре 1609 г. в Троице-Сергиев монастырь  небольшой отряд «с вогненным боем». По крайней мере, по утверждению  Авраамия, опыт применения «нового ратного строя» на вылазке из Троицы  оказался неудачным.

Второй  пример столь же безрадостен. Через полтора года после описываемых  событий, когда к Москве двинулись рати почти всех областей государства,  «черные люди» рязанской рати Прокопия Ляпунова в массовом порядке  вооружились длинными пиками. Однако 20 марта 1611 г. на подступах к  восставшему и объятому пожаром городу Передовой полк воеводы И. В.  Плещеева был атакован польской конницей Струся и отступил, побросав на  поле щиты «гуляй-города» и много сот «копий пехотных немецкого образца».

Тогда  же при сборе земской рати в Ярославле сделали 2 тыс. наконечников  «пешим на долгие торчи… а иные делают, потому что преж сего в полкех от  того конным была защита». Это, пожалуй, единственное положительное  упоминание об их применении (и последнее для Смутного времени). Отметим  предназначение этих пик: защита конных пехотой — именно такой характер  приобретало их использование и в шведской рати Делагарди, поскольку  никакая конница не выдерживала лобового удара польских гусар. В  Восточной Европе не было могучих испанских «терций» и вообще атакующей  пиками пехоты, так что длинные пики неизбежно превращались в такую же  защиту от кавалерии, как обоз — «гуляй-город», испанские рогатки, засеки  и т. п. Однако, в сравнении с вышеперечисленными средствами, «долгие  списы» оказались самым неудобным оружием — непривычным, громоздким,  требующим особого транспорта (длина ок. 5 м!), тщательного обучения и  дополнительного пехотного доспеха. Видимо, все эти трудности и  определили малую востребованность подразделений пикинеров в армиях  Восточной Европы XVII в. Другое дело — «острожки», нидерландские  «блокгаузы», охотно перенятые Скопиным-Шуйским уже летом 1609 г.

Одним  из нововведений, которые Мориц Оранский почерпнул из древнеримских  военных трактатов и успешно использовал в многолетней войне Нидерландов  против испанцев, было регулярное возведение укрепленных лагерей.  Высокооплачиваемые солдаты отучались от ложного стыда рытья окопов, что  почти лишало противника шансов на победу: полевые сражения стали  редкостью.

Постройкой  цепи небольших «блокгаузов» с мобильными отрядами внутри можно было  надежно блокировать крепость или лагерь противника, прервав подвоз  запасов и проход подкреплений. Для России, где войска располагали  многочисленной рабочей силой в виде «посохи», отсутствовали традиции  наемничества, зато жил давний обычай устройства полевых укреплений —  обозов, тактика «блокгаузов» стала настоящей находкой: «удачным  фортелем» Скопина-Шуйского назвал ее польский гетман Жолкевский. Подобно  Оранскому, кн. Михаил «отличался осторожностью в планах, отлично умел  укреплять лагерь и строить перед ним частоколы из острых кольев, которых  для этого он возил с собой 2 тысячи». «Этот Скопин, где только ему  приходится сражаться, везде строит, как нидерландцы, крепости», — писал  другой польский автор: тактика блокгаузов-«острожков» стала настоящей  «визитной карточкой» его армии и, в отличие от пикинеров-«посошных»,  надолго пережила своего русского основателя. Маленькие крепости  блокировали «тушинцев» под Троицей, Дмитровой и Царевым Займищем в 1610  г., выходы из Кремля и Китай-города в 1611–1612 гг., подходы к  осажденному Смоленску и дороги в Новгородской земле в 1613–1617 гг.