Царство Теней. Книга 1.

Пролог: "Порубежье открывает Врата"

Тим стоял у окна коридора, за спиной смех, голоса, как битые стёкла:

— Опять "неправильные Тени" видит?

— Чудик!

— Да псих он, псих!

— А может, это у него в генетике?

— У его отца же тоже... ну, ты понял. Пропал.

— А мать — та ещё странная.

Он не оборачивался, не дрожал. Он просто ждал, чего — не знал.

Но знал: они не видят, а я — вижу. В этот момент он почувствовал: в висках — пульс чужого сердца, в горле — вкус меди и дешёвого одеколона, в ноздрях — запах озона после грозы, которой не было.

Перед глазами всё поплыло и это не были стены школы. Перед глазами ночь. Дождь. "Волга". Он видит всё. Дождь стучит по крыше «Волги» не каплями, а ледяными гвоздями. В салоне пахнет дешёвым одеколоном «Гвоздика» и озоном — резким, чужим, будто после грозы, которой не было.

Мальчик прилип лбом к стеклу. За окном  тьма, красные «стопы» фургона впереди да грязное сияние светофора у переезда. Девочка на переднем сиденье тихо напевает. Песню, которой больше не будет. Колыбельную матери. ту самую.

— Погодка дерьмо, — хрипло говорит отец. Его ладонь, шершавая от гаек и ключей, смахивает влагу с запотевшего стекла, оставляя жирный след. След, который перечеркнёт жизнь через три секунды. Влас  увидел его первым. Не человека - сбой. Фигура в промокшем плаще стояла посреди пустой дороги за шлагбаумом. Слишком прямо, слишком неподвижно. Как столб, воткнутый в розетку мироздания. Дождь стекал по плащу, не оставляя мокрых пятен.

– Отец... – выдавил из себя Влас. Незнакомец поднял руку, направил ладонь прямо на них и тогда вырвалась Черная Молния. Ни свет, ни гром - беззвучная пустота, пожирающая свет фар, капли дождя, само пространство между «Волгой» и фигурой. Воздух взвыл тонко, как рвущаяся ткань. Лобовое стекло не треснуло, оно испарилось, вместе с верхней половиной головы отца.

Дешевый одеколон «Гвоздика» смешивается с медной пеной крови и запахом палёной изоляцией. Рука Юрия дёрнулась, соскользнула с руля. «Волга» рванулась вперёд в последнем усилии, прямо на фигуру в плаще.

Алена не закричала, её песня оборвалась на полуслове. Глаза: огромные, бездонные, впиваются в фигуру убийцы. Он не уходит, наблюдает. Лица не видно под капюшоном. Но Влас, на миг поймав взгляд, видит не злобу. Он видит холод: глубже Марианской впадины, глубже космического вакуума - холод идеально выполненной работы. Машину выбрасывает на обочину. Влас, оглушённый, в тёплой липкой жиже, рвёт дверь. Мир пополз краями. Из трещины в асфальте, куда упала капля отцовской крови, ещё алая, — ползут тени, даже не тени: слепленные наспех пазлы -  щебень, осколки стёкол, ржавая проволока. Глаза — угли от сгоревшей покрышки, щёлкают гравийными челюстями, потягиваются в дожде. Чуют детскую панику, чуют слабость. Алёна вываливается рядом.

Лицо — белое, как мел. Она не смотрит на тварей, она смотрит туда, где стоял убийца, там только гарью пропахшая пустота да колея на асфальте, похожая на шрам. Но Алёна видит больше. Она видит печать: не на руке, а на самой ткани мира — Клеймо Морока.

– Влас... – её голос тише шелеста щебня в челюстях твари. – Он... как дворник.

— Эй, Псих! Ты вообще нас слышишь? - голос одноклассника ворвался в сознание, как вспышка света. Тим открыл глаза, он стоял у окна, сердце колотилось. В ладонях — холод, на губах — вкус крови.

— Что с тобой? — насмешливо спросил парень. — Опять видел?

Тим не ответил, он смотрел на свои руки.

И вдруг прошептал, как молитву:

— Влас...  Алёна...  Отец...  Чёрная Молния...

— Да он реально чудит! — рассмеялся кто-то.

Но Тим уже не слышал. Он знал это была не галлюцинация, это была память. И где-то за спиной, за воем ветра в проводах, завыло. Это был не ветер. Это было похоже на пса: голодного, бесконечно древнего. Ярины Псы чуяли смерть.

И новую надежду, только что облитую кровью на подмосковном переезде.

Порубежье открывало Врата. И Тим был не просто свидетелем, он был тем, кого ждали.