Вариант пролога

Дождь стучит по крыше старой «Волги» не каплями, а ледяными гвоздями. В салоне пахнет дешёвым одеколоном «Гвоздика» и озоном — резким, чужим, будто после грозы, которой не было.

Мальчик прилип лбом к стеклу. За окном тьма, красные «стопы» фургона впереди да грязное сияние светофора у переезда. Девочка на переднем сиденье тихо напевает. Песню, которой больше не будет. Колыбельную матери, ту самую.

— Погодка дерьмо, — хрипло сказал отец. Его ладонь, шершавая от гаек и ключей, смахивает влагу с запотевшего стекла, оставляя жирный след. След, который перечеркнёт жизнь через три секунды. Влас увидел его первым. Не человека - сбой. Фигура в промокшем плаще стояла посреди пустой дороги за шлагбаумом. Слишком прямо, слишком неподвижно. Как столб, воткнутый в розетку мироздания. Дождь стекал по плащу, не оставляя мокрых пятен.

– Отец... – выдавил из себя Влас. Незнакомец поднял руку, направил ладонь прямо на них и тогда вырвалась Черная Молния. Ни свет, ни гром - беззвучная пустота, пожирающая свет фар, капли дождя, само пространство между «Волгой» и фигурой. Воздух взвыл тонко, как рвущаяся ткань. Лобовое стекло не треснуло, оно испарилось, вместе с верхней половиной головы отца.

Дешевый одеколон «Гвоздика» смешался с медной пеной крови и запахом палёной изоляцией. Рука Юрия дёрнулась, соскользнула с руля. «Волга» рванулась вперёд как раненый бык, в последнем усилии, прямо на фигуру в плаще.

Алена не закричала, её песня оборвалась на полуслове. Глаза: огромные, бездонные, впились в фигуру убийцы. Он не уходит, наблюдает. Лица не видно под капюшоном. Но Влас, на миг поймав взгляд, увидел не злобу. Он увидел холод: глубже Марианской впадины, глубже космического вакуума - холод идеально выполненной работы. Машину выбрасывает на обочину. Влас, оглушённый, в тёплой липкой жиже, рванул дверь. Мир пополз краями. Из трещины в асфальте, куда упала капля отцовской крови, ещё алая, — выползли тени, даже не тени, слепленные наспех пазлы: щебень, осколки стёкол, ржавая проволока. Глаза — угли от сгоревшей покрышки, щёлкают гравийными челюстями, потягиваются в дожде. Чуют детскую панику, чуют слабость. Алёна вывалилась рядом.

Лицо — белое, как мел. Она не смотрела на тварей, она посмотрела туда, где стоял убийца, там только гарью пропахшая пустота да колея на асфальте, похожая на шрам. Но Алёна увидела больше - печать, не на руке, а на самой ткани мира — Клеймо Морока.

– Влас... – её голос тише шелеста щебня в челюстях твари. – Он... как дворник.