Попаданство как жанр (набросок статьи)

Примерно за час безделья набросал. Потом, можбыть, поправлю. Можбыть, нет. Не знаю.

Для начала придется задать себе вопрос...
Серьезно? Попаданство – это поджанр литературы? Давайте не смешить мои шнурки, я босиком.
Во-первых, откуда он взялся?
Попадаство – это такой лоскутик,который болтается на одной из спиц большого зонтика с общим названием «фантастика». Который объединяет в себе фантастику очень научную, не очень научную, совсем ненаучную, героическую и так далее по мере убывания научности; а также различные виды и подвиды фэнтези, которых тоже расплодилось немеряно; и всевозможную «wierd» – странную – литературу, замешанную на мистике и не являющуюся эзотерикой. Потому что «эзотерика» – это литература сугубо документальная, а мы ведем речь о худож... вернее, о недокументальной.
Я почему спрашиваю. Самые сообразительные уже догадались, а всем остальным я намекну: у фантастики как жанра четких определений нет. У фэнтези как ее части – тоже.
Зато у нее есть набор приемов и большая темная комната, забитая реквизитом. И именно по реквизиту читатель – а главное, продавец, – определяет, что «а, вот это научная фантастика, а вот это темное фэнтези». Что само по себе странно...
Наберите где-нибудь в поисковике словосочетание «струнный квартет». Это не только раз навсегда определенный музыкальный состав (две скрипки, альт, виолончель – и никаких тебе контрабасов), но и форма музыкального произведения.
Но «струнный квартет» так и не стал музыкальным жанром, потому что – написать для четырех пилильщиков смычками по нервам можно все что угодно.
А теперь вспомните фантастику в ее глобальном смысле. Есть сравнительно небольшое количество произведений «твердой научной фантастики», которое действительно решает какие-то околонаучные вопросы. Даже в фэнтези такое есть. Но в остальных...
Так вот. Фантастика сама по себе – это вообще не жанр. Некоторые (многие?) ее поджанры являются таковыми лишь по недоразумению: вследствие того что авторы запихнули, например, в остросюжетный или детективный роман фантастический реквизит вроде космических кораблей или телепатии.
Или – попаданства.

Попаданство – это прием. В идеале – это способ поставить нормлаьного человека в ненормальные обстоятельства и показать, как он будет действовать, не давя слишком сильно на некоторые очень больные точки. Потому что «Норд-Ост» осенью две тысячи второго года – это тоже «ненормальные обстоятельства».
При этом... Зачем мы – писатели – используем те или иные приемы?
Затем, чтобы донести мысль яснее? Вообще неплохо бы.
Приведу пример. Есть такая повесть, называется «Бородинское пробуждение». Это, наверное, первое произведение о попаданце (не считая еще одного, но о нем ниже), которое я прочитал. Вкратце: там человек из двадцатого века задремал на Бородинском поле и угодил, если я правильно помню, в тело персонажа из стихотворения Дениса Давыдова:
Там Берестов, задумчивый гусар,
На биваках приятельствовал с нами...
И т.д.
В «...Пробуждении» единственное фантастическое допущение – это собственно перенос сознания человека почти на два века назад.
Зачем?
А затем, что это произведение выполняет функцию скорее просветительскую: в легкой, понятной и увлекательной художественной форме оно позволяет современному человеку оказаться во временах романа «Война и мир», не впитывая в себя тысячу с чем-то страниц. Автор в этом тексте с помощью попаданства уменьшает количество звеньев в передаточной цепи между событием (Бородинское сражение) и читателем. Можно было короче? В принципе, да. Получились бы условные «Три мушкетера» или «Гардемарины, вперед». Тоже вполне рабочая схема. Но автор (возможно) захотел дать читателю еще один пласт истории и показать разницу мироощущений между человеком конца двадцатого века и человеком начала девятнадцатого века.

Теперь зайдем с другой стороны. «Квентин Дорвард» Вальтера Скотта.
Произведение, написанное в жанре исторического романа. События там происходят за четыреста лет до написания. Я и говорю – исторический роман. Без никаких фантастических допущений... но наверняка с недопустическими фантащениями. Мы с такими каждый день просыпаемся: «я напишу прекрасный роман и все его полюбят, а через него и меня»... Хотя, да...
Неважно. Важно, что этот роман – прекрасный пример романа о попаданце. Квентин Дорвард оказывается в совершенно незнакомой среде, которую не разумеет и которая не разумеет его, и начинает в ней быть. И вот постепенно, на протяжении четырех, что ли, сотен страниц главный герой осваивается, становится все более собой и в конце получает заслуженную награду.
В этом смысле «Квентин Дорвард» напоминает произведения в жанре «рыцарского романа» – и если вы почитаете, чем это жанр характерен, вы будете очень смеяться. Или не очень. Или совсем не. Потому что он по своему устройству совпадает с тем, как устроены фантастические романы от «не очень фантастических» и далее вниз.
К чем я это? А к тому, что «попаданчество» – это прием не новый и не уникальный вот вообще ни разу. И, что хуже, попаданцы от фантастики или фэнтези даже количественно не отличаются от попаданцев реалистических (того же Дорварда или доктора Ватсона, который, как мы помним, тоже попал и вынужден быть переводчиком с шерлокхолмсовского на человеческий).
По логике вещей, если бы литература развивалась... э-э-э... вот именно именно «если бы развивалась»! Да... Если бы литература развивалась, то расстояние между нынешним попаданцем и миром, в которые его попаднуло, должно бы вроде бы расти бы. Происходит ли это?
Нет. По объективным причинам. Потому что чем больше разница между миром, откуда попаданец попал, и миром, куда попаданец попал, тем меньше вероятность его выживания. Авторы этого не понимают – но инстинктивно стремятся уберечь своих лошпедов-смертничков от сложных проблем, показывая, что конечный мир абсолютно нахрен такой же, как и наш. Потому что вместо романа получится микрорассказик, который издательству не продашь.
А почему авторы этого не понимают?
А потому что они не читали «Каштанку».

Собственно, большинство современных попаданческих историй (да и не только современных, и не только попаданческих, следует быть честным – здесь ситуация не уникальна тоже вообще ни разу) предназначено для того читателя, который наверняка осилил сказку «Колобок» – а с «Каштанкой» не справился.
А ведь «Каштанка» – это отличный представитель жанра! Я бы даже сказал, жанрообразующее произведение. Потому что: главная героиня (девушка, между прочим!) была выдернута из знакомого мира, законов которого она не очень понимала, но не задумывалась над ними, и была втиснута в мир, живущий по совсем другим законам – после чего сбежала обратно в знакомый, менее привлекательный, но родной, в котором она, конечно, «супротив человека – как плотник супротив столяра»...
...Вам не кажется, что этот сюжет уже где-то... попадался окромя сборников Антона Павловича Чехова?

Для чего попаданство нужно в современном попаданческом романе? Для упрощения подачи информации? Да ни хрена подобного.
Большинство современных попаданческих романов, где герой попадает в СССР – это не про историю, пусть даже альтернативную, и вообще не литература как таковая, это барометр, регистрирующий относительные политические воззрения начальства, на которых авторы смотрят снизу уверьх. Личные политические воззрения, одобренные партией и правительством, нонеча упаковывать в художественную форму вообще ни к чему... ну разве что – деньги. На тоненьких брошюрках много не заработаешь.
Если же политика в тексте никак не отражается (а сейчас такого будет все меньше), то авторы мониторят тренды. И интерпретируют их в меру понимания.
Вспомните, что я только что сказал о «Каштанке». Есть понимание?
Чехов неплохо понимал оба мира: и тот, в котором Каштанка существовала «до» и «после», и тот, в который она угодила. Может быть (я не знаю историю создания этого рассказа из первых рук), это была творчески преломленная вполне реальная ситуация. А если и нет – ничего. Потму что – достоверность. Антон Палыч был человеком, жизни нюхнувшим и вообще довольно зловредным вследствие профдеформации (врач плюс писатель – жуткое сочетание), и героев своих не жалел. Есть куда стремиться...
А что писатель современный попаданский знает хотя бы о своем мире?
Поэтому миры чужие он создает из ярлычков. Из названий. Которые ничем, кроме названий, не отличают чужой мир от своего. И персонажи там ведут себя – как?
Как у себя дома.
Попаданец попадает не в чужой мир. Он попадает в СВОЙ мир, в мир, подогнанный лично под него.
А теперь... Зачем? Ну тоись... Зачем куда-то попадать?
Затем, что так можно усложнить считывание смыслов, заложенных автором в текст. Или их отсутствия. (Нет, именно «считывание отсутствия», все согласовано по правилам русской грмтк.) Это – макияж. Который может наноситься дольше, чем длится событие, ради которого...
Ну вы поняли.

Попаданство как жанр – пустышка. Потому что в какой-то момент внешнее свойство, всего лишь один из писательских приемов, вдруг стал не просто отличительной чертой, а смыслом написания текста (любой длины). Потому что если смысл там остался...
Да-да, «Трудно быть Богом» – это «попаданство», верно? Не самое, может быть, лучшее произведение Стругацких, но изначально писанное как «развлекательная история о мушкетерах с мухами в вине и запахами людей» превратилось в нечто куда более глубокое.

Ладно. Подожду, когда появится жанр «склерозный роман». Ну это когда у человека амнезия... И «Каштанку» уже сюда не подтянешь.