"Субботний отрывок"

И  снова отрывок из романа, который вряд ли выйдет при моей жизни - "Меч и зеркало".

на сей раз  перед нами Самхан ( Три царства), Сильба ( историческая Силла) и политическая борьба с помощью кукольных спектаклей и уличных песен.

Кукла, силуэт которой показался за прозрачным экраном, была облачена в воинскую одежду, и прическа ее представляла собой мужской  узел. Однако силуэт  позволял увидеть, что это женщина, лицо которой, видное сквозь тонкую ткань, было ярко раскрашено.

Кукла взмахнула ручками, акомедиант пискляво заверещал:

--Здравствуй, славная Сильба

И веселая толпа!

Здравствуй, город Сораболь,

Где сидит тэван-король!

Прозываюсь я Наммо,

Совершенство я само!

Разве мой не славен вид?

Он блаженство всем сулит!

Без меня, такой прекрасной,

Сораболь не устоит!

Кукла двигалась за экраном, умелый кукловод достигал должного эффекта, показывая, как Наммо выпячивает грудь и виляет бедрами, и это при том, что виден был только силуэт.

Писклявый голосок продолжал:

Вот собрались мудрецы

Нашей родины отцы.

Стали небо вопрошать,

Как Сильбу нам защищать,

И злокозненных соседей

Посильнее застращать.

Только небеса молчат,

Смертных слышать не хотят.

И с великого  ума

Мысль явилась им сама.

Только жрицам путь проложен

До божественных ушей,

А все прочие молитвы 

Велено прогнать взашей!

Чтобы слышать глас небес,

Все пошли в Зеркальный лес.

В лесу близ Сораболя находился храм  Священного Зеркала, поэтому лес зачастую именовали Зеркальным. Зрителям это  было понятно без пояснения.

В глубине экрана появилась еще одна кукла, изображавшая жрицу в бело-черных одеждах. Эта не пищала, а возглашала зычным голосом.

Вы найдите в  царстве нашем

Девушек, что прочих  краше.

И пускай такой девице

 по отряду подчинится.

Пусть командуют мужами,

Направляемы богами.

А оружьем им послужит

То, с чем девы вечно дружат.

Знаем, пудра да помада,

Им природная отрада.

Все, что делает их краше,

Защитит столицу нашу

Эта дивная краса!

Так  сказали небеса!

Грянул барабан, жрица исчезла, кукла Наммо снова завела:

Так и было решено,

По стране оглашено:

Всю державу обойти,

И прекраснейших найти,

Чтоб славна лицом, фигурой,

Даже  если дура дурой!

Мы с сестрицей лучше всех!

Жизнь с тех пор полна утех.

Мы живем, не зная бед,

Нам ни в  чем отказу нет!

Славных юношей дружины -

вот зачем нужны мужчины!

Веселимся день за днем!

Дружно пляшем и поем!

Что творится по ночам –

Каждый догадайся сам!

На заднем фоне появилось множество силуэтов. Эти куклы были сработаны грубее, зато с их помощью можно было изобразить буйное веселье. Заиграла музыка, такая же дикая и режущая слух, как обычно, но здесь это было вполне уместно.

Впрочем, он наблюдал не столько за представлением, сколько за реакцией публики. Тема была опасная. Когда был уничтожен институт вонхва – вооруженных жриц, поколениями  защищавший Керим-Саро-Сильбу, это вызвало недовольство, особенно среди простонародья – хотя этим-то с чего беспокоиться, вонхва  для прохождения  обучения и службы выбирали из знатных родов. Конечно, эта традиция устарела – даже в таком варварском государстве, как Ва, которое подобные жрицы и создали, от нее отказались. Тэван это понял, и нашел в себе силы уничтожить воинственных жриц. Но это встретило противодействие – не зря Сильбу называли не только  веселым царством, но и царством женщин. Они здесь имели слишком много власти. Только жрицы могли служить небесам, а женщины из знати до сих пор имеют по нескольку мужей, и никто не считает это развратом. Что ж, он это исправит. Конечно, сразу не получится, но первые шаги предприняты.  И совсем не надо применять силовые  методы, убеждать тэвана послать войска подавлять крестьянские мятежи или казнить строптивых аристократов. Достаточно было запустить  через сказителей историю про Наммо и Чунджон, и возмущение тем, что вонхва уничтожили, стало затухать. А после того, как комедиантам и кукольникам разъяснили, какие пьесы следует играть в Сильбе, оно и вовсе сошло на нет.

Тем временем  музыка смолкла, куклы, изображавшие  веселящийся мужской гарем Наммо, равно как и саму Наммо, исчезли. Над ширмой появилась другая кукла, одетая, как и первая. Однако если у Наммо, стараниями игры теней и мастера-кукольника, лицо казалось глуповато-добродушным, у этой даже в профиль можно было разглядеть надломленную бровь и выпяченные губы – явный признак  злодейки.

Второй шут заголосил:

Я вонхва, зовусь Чунджон.

Я не лезу на рожон!

Я коварней и хитрее

Всех в Сильбе рожденных жен!

Говорят, Наммо красивей,

Только это все вранье!

Сделали Наммо красоткой

Ухищрения ее!

Ей и пудру, и румяна

Возят из-за океана,

Лучше качеством белье

И нарядное шмотье!

Вот чем всех она пленяет,

Правды же никто не знает.

И  красавчиков отборных

Для веселий для позорных,

У нее гарем изрядный:

Все румяны, все нарядны.

Надо много пить и жрать,

Чтоб красотку ублажать!

День и ночь у них веселье,

Мне ж в чужом пиру похмелье.

И косметика дурна,

И одежда не модна!

Яства на столе отвратны,

Благовонья неприятны.

И гарем мой – просто смех!

Не хватает для утех.

Как такое мне терпеть,

Только злобою кипеть?

Я, Чунджон, зело умна,

И задумка есть одна,

Как Наммо мне извести,

И в ответ не огрести!

Над ширмой появилась Наммо. Она шаталась и махала ручками. 

Здравствуй, милая  вонхва!

Не болит ли голова? – осведомилась Чунджон.

Наммо отвечала:

Вот  уж верно ты спросила!

Я теперь жива едва!

Ночка бурная была,

Жизнь наутро не мила!

Как теперь, Чунджон, мне быть?

И вернуть былую прыть?

Верно, супа от помелья,

Мне пришла пора испить!

Чунджон:

Суп похмельный – ерунда!

Лучше лечится беда!

Выбивают клином клин!

Способ верный есть один.

Это крепкое вино,

И в запасе есть оно.

Приходи ко мне, подруга,

Поискать в кувшине дно!

Прежде, чем послышался ответ Наммо, кто-то осторожно подергал за край плаща. Он быстро повернулся. Возможно, слишком быстро для глаза обывателя. Но именно потому, что его движения были быстрее, чем у обычного человека, и он  умел их контролировать, то остановился раньше, чем нанес удар, и никто ничего не заметил.

Рядом с ним был мальчик - подросток из окружения  короля. Он сам выбирал подобных слуг  и лично обучал их, поэтому тот сумел распознать его в толпе. Отрока, помнится, звали Похэ.

--Чего тебе?

--Господин, пхеа ждет вас во дворце как можно быстрее.

--Зачем я срочно понадобился его величеству?

--Не знаю, господин, но тэван хочет с вами посоветоваться.

Он бросил взгляд на происходящее над ширмой. Опьяневшая до бесчувствия Наммо под хохот зрителей подрыгала конечностями и свалилась. Чунджон вопрошала:

Надо срочно добивать,

Только как, ядрена мать?

И еще вопрос важнее –

Труп куда потом девать?

Он знал, что будет дальше. Еще бы не знать, он сам это сочинил. Чунджон выбросит тело Наммо в реку, привязав огромный камень. Но мудрый монах помолится, чтоб тело нашлось, а тэван повелит, чтоб молитву повсеместно пели, как песню. Тело Наммо поднимется со дна, и перепуганная Чунджон во всем сознается. Ее казнят, красавчиков, услаждавших вонхва, разгонят пинками ( это место публике особенно нравилось) и не станет больше в Сильбе вонхва!

Ни тэвана, ни монаха показывать не полагалось, о них повествовал рассказчик. Зато песня-молитва звучала. Но, прежде чем завыли трубы и возгремели барабаны, которые должны были сопровождать торжественный хор, из толпы какой-то голос заорал, перебивая повествование.

К королю пришел монах, 

Говорит – увы и ах!

Из Да Ци меня прогнали

На жестоких на пинках!

Добрый дядюшка король!

Я приехал в Сораболь,

И  ученьями своими 

Прогоню любую боль!

Голос был мужской, молодой, наглый. Постепенно к нему стали присоединяться и другие.

Во дворце монах сидит,

Вкусно  ест и сладко спит!

Чужеземные  ученья

Вану на ухо твердит!

Музыканты,  пытавшиеся было исполнять то, что здесь считалось торжественной мелодией, уловили, что настроение толпы изменилось, и подхватили бойкий мотивчик, на который орали охальники. Шуты еще старались перекричать  разошедшихся певунов, но безуспешно. На кукол, дергавшихся над ширмой, уже никто не смотрел. Под пение , свист  и визг дудок публика  пустилась в пляс.