За кадром. Квартира на Знаменке

Этот пост у меня занял три дня и два города, как бы это ни звучало.

Мне всё больше нравится идея писать серию «За кадром» — рассказывать, как я вижу книгу изнутри. Надеюсь, тем, кто читает, это тоже откликается.

Итак, герой сегодняшнего выпуска — квартира на Знаменке.

Для меня в книге эта квартира не просто жильё главной героини, а отражение её души.
Дом на Знаменке был построен в 1911 году. Мила получила квартиру в 1930-м, в подарок от Сталина, чтобы быть рядом и под присмотром. Она прожила здесь до тех пор, пока не ушла на фронт. С тридцатого года эта квартира была её тюрьмой. В книгах эта история пока не звучит напрямую, но именно здесь начинается дело № 26 — то самое, что помогло ей «исчезнуть» в конце первой книги. Во второй я немного подробнее расскажу об этом деле, а может, если будет настроение, оно появится и в отдельном выпуске «За кадром».

Мила возвращалась в эту квартиру трижды: в 1975, 1996 и 2009 годах. Капитальный ремонт был сделан лишь однажды — в 1975-м. С тех пор квартира немного менялась, но не сильно. Она, как и Мила, будто остановилась во времени. Обе не спешили меняться, наблюдая, как течёт жизнь вокруг.

Ниже — планировка и меблировка квартиры такой, какой она оставалась с 1930 по 2019 год.

Когда-то здесь был длинный коридор, но люди, наблюдавшие за Милой, почти полностью снесли стены, оставив отдельными только спальню и кабинет (или, как она называла, мастерскую). На этом она настояла сама, понимая, что даже живя как под надзором, не может позволить себе открытый кабинет — это было небезопасно для других.

Квартира Милы отражает её долгую жизнь, постепенно сливаясь с ней самой. Несмотря на то что досталась она ей не по счастливым обстоятельствам, что-то всё равно заставляло Милу возвращаться сюда снова и снова. Она любила эту квартиру. В ней хранились все её воспоминания — от трагичного знакомства с местом до счастливых моментов с Ильёй.

Через внешний вид квартиры я пыталась показать, как менялась Мила. Долгие годы она стояла на месте, не любила перемен, но рядом с Ильёй постепенно начала позволять себе шаг к настоящей жизни. Это проявлялось даже в её словах о ремонте: о том, что пора снять фотографии со стены, где отражалась вся её долгая жизнь, где каждое лицо напоминало о потере.
Эта стена, кстати, в черновиках у меня называлась «стеной скорби».

После смерти Милы Илья унаследовал квартиру и вместе с ней — всю тяжесть, что в ней хранилась.
Как мы помним, пытаясь справится с потерей, он разнес всю квартиру, что в конечном итоге привело к ремонту.

Вот как описаны изменения квартиры в книге:

Здесь всё изменилось за два года, прошедшие после её смерти. Новая паркетная доска блестела под мягким светом потолочных светильников. Лепнина на потолке была обновлена, тонкие линии гипсовых узоров выделялись на фоне едва серых стен, подчёркивая чистоту и строгую геометрию комнаты.
Большие окна были обрамлены плотными серыми шторами, сквозь которые лишь слегка пробивался тусклый свет уличных фонарей.
На стенах больше не было множества старых фотографий, которые когда-то рассказывали историю её долгой жизни — теперь остались лишь несколько современных снимков.
На одном из них — она, смеющаяся, в простом белом платье, с развевающимися на ветру волосами. Он выбрал именно это фото, потому что на нём она казалась живой, реальной, а не далёким призраком из прошлого.
Мебель тоже изменилась. Вместо привычного углового дивана теперь стояли два — светлый, мягкий, угловой, спиной к книжным полкам, и глубокий, тёмно-синий, с высокими подлокотниками и пушистыми подушками.
Стеклянный журнальный столик посередине выглядел неожиданно хрупким, как будто его могли раздавить тяжёлые воспоминания, которые висели в воздухе.
Кухня осталась на прежнем месте, но шкафчики стали белыми, с матовыми фасадами и новыми ручками.
Когда-то они были тёмными, почти чёрными, и он часто видел её, склонившуюся над плитой, ловко режущую овощи или раскладывающую травы в маленькие стеклянные баночки.

Что я хотела этим показать? Илья не мог жить в пространстве Милы, ему было тяжело без неё.
Он сделал квартиру своей. Серые стены отражали серость его жизни, словно без неё мир перестал быть ярким. Новая мебель показывала его современность, а фотографии на бывшей «стене скорби» теперь напоминали не о её жизни, а о его потере. Даже мастерская, которую он закрыл и не открывал два года, стала символом: он словно запер воспоминания о ней, запер её саму внутри этих стен.

Квартира изменила облик, но её душа осталась прежней. Это всё ещё место памяти и утрат, где время не двигается дальше.