Субботний отрывок: Сын воина

Хорошая традиция — «субботний отрывок». Спасибо Марике Вайд! Сегодня у меня отрывок из «Сына воина». Это моя самая первая работа, опубликованная в сети. Древнеславянский сеттинг дался труднее, чем даже японский, но я все равно очень люблю эту повесть. Итак, 13 глава:

Еще засветло гости засобирались в путь-дорогу. Матери усаживали детей на возки с покупками, мужья запрягали лосей в сани и звали собак. Все прощались с гостеприимным Жданом и его красавицей дочкой. Все, кроме Бойко. Он приехал со своими дядьями-охотниками и не торопился уезжать.

— А что, Бойко, оставайся на денек-другой у нас! — дядько Ждан ласково глядел на крепкого парня.

От этих слов я вспыхнула. Неужели дядька думы мои прочитал? Как боялась я, что красавец-охотник уедет, не попрощавшись. А может, хитрый дядька и вовсе для своей дочки жениха присмотрел?

— А что, и останусь, дядько, коль приглашаешь! — ответил Бойко и подмигнул мне.

Датчанин зашел в избу и громко бухнул дверью. Небось не по нраву, что в доме будет еще один молодец!

Бойко разместился в клети, чтобы не смущать домочадцев. Дядька выдал ему охапку соломы и меховые одеяла — очага в клети нет, можно и застыть. Когда двор опустел и стало совсем темно, я проскользнула во двор. Бойко развел костерок подальше от клети и сидел на бревне, завернувшись в медвежье одеяло. Я подошла и протянула руки к огню.

— Холодная будет ночь, — небрежно сказала я.

— Холодная, — голос его был тоскливым и тихим, не тем, что днем на реке.

Показалось, что он был не рад мне. Я боялась посмотреть ему в глаза, чтобы не прочесть в них это.

— Забирайся под одеяло — теплее будет.

Он приподнял один край медвежьего одеяла. Я осторожно подошла и уселась рядом. Бойко вытянул руку, придвинул меня к своему теплому боку и завернул в мех по самые уши.

— Желана, — раздалось глухое и печальное.

— М-м? — промычала я и осмелилась поднять глаза.

— Расскажи, о чем мечтаешь? — тихо спросил Бойко и искры от костра плясали в его теплых глазах.

Мечтаю? Мне вспомнилось, как лежа на берегу моря, я грезила о дальних берегах. В носу засвербило. Поплыву ли я за море? Отыщу ли свою мать и сестру? Отомщу ли за деда и весь наш род? Мечтают ли о таком вообще?

— Мечтаю плавать на боевом корабле с дружиной, — сглотнув тугой комок в горле, отозвалась я.

Бойко отстранился, посмотрел на меня и улыбнулся. Думала сейчас зальется хохотом, посрамит меня, как, бывало, делала мать. Скажет, что девке негоже о таком помышлять. Он не засмеялся — только густые золотые брови приподнял.

— Девицы по обычаю томно очи долу опускают, замуж мечтают по любви выйти, здоровеньких детишек нарожать, а она о кораблях мечтает. Ты другая. Я это сразу заметил, — ласково молвил он и прибавил почти весело: — И взгляд у тебя, что у рыси злющей!

— Мне мать также говорила. Бранилась, мол, замуж никто не позовет, коли не научусь глаза свои прятать.

Было и весело, и грустно поминать, озабоченную моим замужеством, мать. Жива ли она теперь?

Мы молча смотрели, как гаснет костер, а на небе загораются дрожащие звезды. Рядом с Бойко было тепло и уходить не хотелось.

— Пойду я. Спать пора, — сказала я в надежде, что он меня не отпустит.

Он вздохнул и закрыл глаза.

— Ступай.

Я выпуталась из объятий тяжелого одеяла и пошла прочь. Когда я пересекла двор, Бойко окликнул:

— Желана! Пусть тебе приснятся боевые корабли!

Я ничего не ответила. Только улыбнулась, вошла в сени и закрыла дверь. В сенях было темно хоть глаз выколи. Из темноты послышался шорох и я вздрогнула.

— На боевых кораблях ходят. Плавают по лесным речушкам на лодчонках, — раздался тихий голос, от которого в груди задребезжало.

Датчанин! У меня в глазах помутнело от ярости. Он еще и подслушивал! И к чему это про лесные речки? К тому, что Бойко не ходил на боевом корабле и меча в руках не держал?

— Вестимо! По лесным речушкам да на лодочках мирный люд-то особо не пограбишь! — едко выпалила я.

Вдруг чужак схватил меня за плечи и приложил о стену, так что аж дух перехватило. В животе заворочался страх, а ноги ослабли. Я не видела его лица, но почувствовала горячее дыхание на своей шее. По плечам будто пробежал колючий ветерок.

— Сколько раз тебе повторять: не разбойник я! — прорычал он вполголоса и добавил еле слышно: — Воин…

Я почувствовала, как жесткая щетина царапнула мою щеку, когда он отстранялся. Он отпустил меня, громко вздохнул, с грохотом открыл дверь и вышел прочь. Я бросилась было следом.

— Сигурд! — крикнула я и не узнала собственный голос.

Впервые я произнесла его имя. Датчанин тяжело и быстро ступал через двор к воротам. Я посмотрела на Бойко — тот все так же сидел на бревне у клети. Проводив взглядом иноземца, он посмотрел на меня и опустил голову. Я смотрела то на Бойко, то на тающий во мраке образ датчанина, но не могла переставить ноги, чтобы пересечь двор, догнать его. Да и что бы я ему сказала?

До свету я не могла уснуть, прислушиваясь не вернулся ли чужак. Порой мстилось будто дверь скрипнула, а то тяжелый вздох послышался за стеной. Но датчанин так и не явился. Где ж он ночевал? Клеть ведь занял охотник. А как там Бойко? Не замерз ли, думает ли обо мне? А иноземец-то и на лыжах ходить не умеет…

Утром датчанин так и не явился, а молодой охотник собрался и молча ушел.

Дядько Ждан прощался с ним за воротами, а я глотала горькие слезы во дворе, прислонившись спиной к заиндевелому тыну. И было мне жаль не вчерашнего дня, не того что забылась я на мгновение, утонув в этих глазах, что как солнце пригрели меня. Было жаль себя. Разве ходят девки на боевых кораблях? Разве сражаются наравне с мужами? Говорила мать, мол, любить такую никто не станет. Права была. И жить мне с этим, как и с памятью о роде моем погибшем. Ой мне!