Ценное мнение: За что я люблю антиутопию и немного об истоках, классике жанра и типических чертах

Есть у меня такая привычка - перетряхивать компуктерные закрома на предмет - почитать и перечитать, подумать, посмеяться над своими всякими университетскими работами, а то и, наоборот, удивиться. Не суть. 

Всякое - это не только ценный литературный мех, но и три-четыре килограмма диетической легкоусвояемой литературоведческой литературы. 

Откопала вот заметки по Борису Ланину, а Ланин - делал заметки по антиутопии - как жанру "и вообще" (работа "Антиутопия в литературе русского зарубежья"). 

Ланин берет тексты от Замятина и через Набокова до современных, ну, относительно современных, и выводит всякие общие черты. 

"Чем я хуже!" -, подумала, я, и тоже повыводила, но не общие жанровые черты, а черты того, что мне нравится в антиутопии "в целом", как в жанре. 

Знакомство с антиутопией у меня, конечно, началось в школе с Замятина ("Мы"). Классика. 

В ВУЗе, когда мы начали углубляться и копать, тексты становились интереснее. И выбор антиутопий расширился - в том смысле, что интерес подстегнул самостоятельное желание копать. Я не только про Оруэлла, которого все любят вспоминать, но и про его коллегу Хаксли, и про Набокова, Берджеса, Этвуд... 

В школе, конечно, глубоко мы не копали, а очертили, что антиутопия, это про "идеальное государство", которое на самом деле - не идеальное. Про утопию наоборот. 

утопия — это детальное описание воображаемой культуры, которая предоставляет читателю картину альтернативной реальности для критики собственной современности с интеллектуальных и эмоциональных позиций. Если автор и/или читатели воспринимают описываемую реальность как существенно превосходящую объективную действительность, — это эвтопия (то есть «настоящая» утопия); если описываемая реальность мрачна и значительно уступает объективной, — это дистопия, то есть антиутопия

Кстати, сейчас, когда я вспоминаю детские книги, то вижу у многих авторов попытку выстроить утопию, те же "коротышки" Носова живут в идеальном мире утопии, хотя во "взрослой" книге читать про идеальное государство смешно и всегда ищешь подвох (хотя жанр утопии рождался без подвохов). 

А весь интерес чтения антиутопии для меня всегда был в жутковатом ощущении безысходности и обстановке этой безысходности. 

Потому что антиутопия - это про идеальное устройство (государство и механизм) в котором, так или иначе, придется вводить контроль за людьми, особенно за "пассионариями". 

("Пассионарии" - это из Льва Гумилева, в пассионарной теории этногенеза люди, обладающие врождённой способностью абсорбировать из внешней среды энергии больше, чем это требуется только для личного и видового самосохранения, и выдавать эту энергию в виде целенаправленной работы по видоизменению окружающей их среды").

Следовательно, антиутопия всегда будет противопоставлена творческому трансформирующему началу, зато будет защищать своих "чад" от разрушительного аспекта этого творческого начала. И эти механизмы защиты всегда будут жуткими, как в кошмаре ("такая мерзость, что дай потрогать" - спасибо моему другу Себастиану за прекрасную фразу).

Насчет мерзости, которую - потрогать - Ланин много пишет о элементах абсурда и карнавала в антиутопии, но я не возьмусь писать сжатое резюме, возьму только цитату, которая кажется мне интересной и нужной:  

На ироничесоком "монтаже аттракционов" держится весь "Остров Крым" Вас. Аксенова, где множество самых разнообразных пародийно подсвеченных аттракционов: гонки "Аттика-ралли", высадка советского десанта под спокойное лживое объявление теледиктора о военно-спортивном празднике "Весна", парад стариков-офицеров, символизирующий торжественную и окончательную капитуляцию Добровольческой Армии: "У подножия статуи Барона стояло каре - несколько сот стариков, пожалуй, почти батальон, в расползающихся от ветхости длинных шинелях, с клиновидными нашивками Добровольческой Армии на рукавах, с покоробившимися погонами на плечах. В руках у каждого из стариков, или, пожалуй, даже старцев, было оружие - трехлинейки, кавалерийские ржавые карабины, маузеры или просто шашки. Камеры Ти-Ви-Мига панорамировали трясущееся войско или укрупняли отдельные лица, покрытые старческой пигментацией, с паучками склеротических вен, с замутненными или, напротив, стеклянно просветленными глазами над многоярусными подглазниками... Сгорбленные фигуры, отвислые животы, скрюченные артритом конечности... несколько фигур явилось в строй на инвалидных колясках"

Гадость и мерзость может прямо бросаться в лицо - странные и абсурдные вещи никто от нас, читателей, даже прикрывать не станет, а может нагнетаться или смешиваться с нормой (или "нормой" - если брать "Кыь" как антиутопию, то странный быт "нормального" мира - как раз для меня про то самое).

Ланин, правда, говорит в этом кусочке больше про "аттракцион" - про цирковое и фарсовое, а я больше про "абсрудный сон". 

Но, все же, совершенно не обязательно, что антиутопия будет про "плохой мир", в котором всем жутко.

Просто это будет мир с очень жестким контролем (скрытым или явным), и где-то в нем будет изъята человечность. Вопрос в том где и как - грубо и жестко или с помощью всяких препаратов или мозгозапудривания. Или и то, и другое, и можно без хлеба. А то и еще как-нибудь.

И да, очень часто одной части людей будет ощутимо хуже, чем другой, но это "хуже" осознается в первую очередь читателем или "неправильным" героем. 

Можно вспомнить прекрасную сбалансированную антиутопию "Мы", где в мире все нормально. Да, есть бунтовщики, да, что-то где-то "за границей" происходит, но в общем и целом у всех все нормально, кислорода и еды всем хватает. 

Как пишет Ланин:

в основе антиутопии лежит пародия на жанр утопии либо на утопическую идею. 

Логично. Из самого названия ясно.

Утопическая идея - идеальное счастливое государство, а антиутопия - государство, в котором читателю страшно жить. Или страшно жить "неправильному герою", глазами которого мы на это смотрим. 

И страшно нам потому, что в антиутопии на нас налагаются такие обязательства жизни, к которым мы не привыкли ("Мы"), или такие условиях, которые кажутся нам странными ("О дивный новый мир"). 

Типичному же жителю антиутопии в ней - комфортно, терпимо, обыденно, хорошо или нормально. И большинство жителей антиутопии не понимают в чем, собственно, проблема у "неправильного" героя или читателя.

А если страшно и плохо большому числу жителей, и все видят, что кругом одна сплошная несправедливость, то это уже это уже история про бунт против плохой системы. 

Хотя ранги, понятие о власти и привилегиях для антиутопии вполне обыденная норма. Но она всегда чем-то или как-то обусловлена - уровнем интеллекта, происхождением, функцией, особенностями. Чем-то общеизвестным и общепринятым. Особенно интересно наблюдать за такими текстами, в котором и нам тоже понятны истоки разделения... И мы вроде как даже можем с ними согласиться... если не обращаться к гуманизму и гуманистическим ценностям. 

И поэтому, не каждая книга, в которой злые люди отобрали еду у бедных людей в условиях постапокалиптического мира, можно назвать антиутопией. Более того, решить вопрос с созданием антиутопического мира можно не только через кризис и дефицит мира, близкого к разрушению в силу внешних причин. И бунт с разрушением антиутопии совершенно необязательная часть. Но может привести к созданию другой антиутопии в сюжете - такое еще прекраснее, хоть и предсказуемо (с высоты массива прочитанных текстов). 

Конечно, чтобы автору ввести читателя в мир антиутопии, удобнее всего показать героя-"бунтаря" (бунт тут может быть и слабеньким, просто без бунта невозможно оценить, дать противоречие, которое и превращает идеальную утопию в анти-утопию) или "неправильного" героя (с какой-то "неправильной" способностью, как в книге "Дающий" - автор Лорис Лоури; творческого героя, или даже просто странного героя, типа "дивергента").

Герой антиутопии - это человек внутри системы, в котором просыпается что-то для системы угрожающее. При этом герой антиутопии не обязан быть "героем", он может быть обывателем, и если "герою" эпоса мы можем сопереживать, то герой антиутопии часто бывает смешон, а то и отвратителен. Но, тем не менее, он тут единственный бунтующий элемент. 

И не обязательно элемент систему ломающий. 

Но антиутопию я, лично, читаю не для того, чтобы "добро победило зло", а для размышления над разными социальными и личными глубинными вещами. 

Например для меня ценна штука, довольно типичная для антиутопий, и очень хорошо решаемая в вопросах антиутопии, управляемой искусственным интеллектом - вопрос творчества, как показателя бунта. Творческий человек, который мир переосмысливает, разлагает и пересобирает - угроза для антиутопии. 

В утопии творчество решается как "допустимое" (хотя отрицается деструктивность, которая так же свойственная творческому подходу - разрушение, разъединение на элементы). На более глубоком уровне - творчество вообще существует как возможность изобрести или понять новое, и, когда я поступала в аспирантуру, например, нам говорили о творчестве, как об элементе науки. 

Творческий акт можно низвести до механического воспроизведения или лишить его воздействующей на "духовное" составляющей, оставить как умение сложить ноты или воспроизвести предмет реальности на бумаге, но не более. 

Еще одна интересная штука - пространство антиутопии. 

Для контроля за системой антиутопии приходится это пространство изменять.

Мир требуется как-то оградить, сузить, потому что так им проще управлять. Антиутопию легко перенести на остров, в виртуальное смоделированное пространство, в город, обнесенный стеной, на космический корабль. туда, откуда нет выхода или выход откуда затруднителен.

Если брать тексты, направления "Дивергент" (ну с натяжкой, но начинается как антиутопия), где группа героев или один герой борются с системой, есть этот характерны для антиутопии прием ограничения пространства. Что закономерно. 

Вообще, если вспоминать классиков - Замятина и Оруэлла - то у нас есть или стена, или границы государства, в котором есть враг. У Стругацких в их большом количестве текстов, где реализуется идея антиутопии ("Град обреченный, например") тоже всегда есть четкие границы пространства. 

Мир антиутопии вообще всегда "переделан", "переодет", "преосмыслен", особенно его бытовая часть. 

Мне бытовая часть устройства антиутопии всегда была особенно любопытна: а как там будет выглядеть одежда, как там будет выглядеть жизнь той или иной группы населения, как это будет функционировать и контролироваться? Каков будет язык, сленг, особенности поведения? Как будет решаться проблема рождения детей и их воспитания, контроля за особенными детьми? Как будет введен элемент дегуманизации? Что вообще будет вокруг, ведь антиутопия возникла на какой-то основе, если это модель, как в "Граде обреченном", прямо концентрированная модель антиутопии, то что там будет вообще твориться... 

Прописанная система и делает текст антиутопии (да и любого большого мира) увлекательным для таких как я любителей погрузиться в пространство. 

У Ланина есть классное замечание, которое я, пожалуй, сама бы для себя не вывела, хотя оно интересное и простое и тоже очень частотное: 

Характерным явлением для антиутопии является квазиноминация. Суть ее в том, что явления, предметы, процессы, люди получают новые имена, причем семантика их оказывается не совпадающей с привычной. Переименование в этом случае объясняется либо сакральностью языка власти - и тогда получается "новояз", адекватно отражающий идеологию "двоемыслия" у Джорджа Оруэлла в "1984", либо является переименованием ради переименования, на первый взгляд - ненужным. Переименование становится проявлением власти. Власть претендует на божественное преднаначение, на демиургические функции. Миру даются новые имена; предстоит из "хаоса" прошлого создать светлую утопию будущего. Новый порядок жизни предполагает новые наименования. Тот, кто дает новые названия, становится на момент номинации равным Богу. Один из примеров квазиноминации - наименование Брат. Брат - запоминающееся для антиутопии наименование, например, Старший Брат - усатый челоек с плакатов Ангсоца у Джорджа Оруэлла в "1984". Конечно, Старший Брат намного ближе замятинского Благодетеля уже в силу своей "родственности". Он совсем иначе должен восприниматься атомизированной толпой. Но сущность этого родственного, "семейного" понятия радикально искажена. Родственностью наименования камуфлируется сущностная враждебность, маскируется репрессивная направленность власти.

Вот я про такой аспект переименования никогда не думала - глубоко, а больше оставалась на верхних пластах - мне интересен сам язык антиутопии и речь ее жителей, интерес этот бескорыстный и исключительно "профессиональный". 

Еще одна вещь, которая неизменно удивляет и порой ужасает - решение вопросов секса и пола. Причем секс может быть отделен от процесса размножения вообще. 

Он может быть регламентирован и уравнен (чтобы каждый мог получить секс), или вообще исключен (это самый простой способ, но не очень-то распространенный, хоть и логичный) или секс будет "бесконтрольным", но регулируемым с точки зрения появления новых жителей. Но он всегда так или иначе - негуманный, не основанный на эмоции или даже коммуникации. 

И да, пока я копалась в антиутопиях, нашла себе новую, как раз когда "половой вопрос" возник:

... свет увидел второй роман Бёрджесса на тему перенаселения — «Вожделеющее семя». Чтобы бороться с чрезмерным размножением, правительство Англии пропагандирует гомосексуальный образ жизни, издаёт закон, согласно которому «семьям разрешены только одни роды, независимо живой или мёртвый родится ребёнок», равно и двойня или тройня. Гомосексуалы имеют большое преимущество и расширенные права перед гетеросексуалами, правительство рекламирует одиночество и отказ от детей, каннибализм считается нормой; табак и алкоголь вне закона — для выращивания сырья для них нет земли. Мир поделён между двумя империями — англо- и русскоязычной. Религия в мире будущего объявлена вне закона, а вера в Бога и девиз «плодитесь и размножайтесь» становятся лозунгами грядущей революции. 

Звучит просто... очаровательно. А тем, кому захотелось антиутопий вдруг - список "классики антиутопий" (из Ланина как раз и вытащила)

Первая антиутопия – «Мы» Е. Замятина (1920 г., опубл. в 1924 г. в Англии)

«Ленинград» М. Козырева (1920)

«Чевенгур» (1926–1929) А. Платонова

Антиутопии XX века: 

антикоммунистические Д. Кенделл «Будущее завтра» (1933), Э. Рэнд «Гимн» (1938), В. Войнович «Москва 2042» (1986) 

антифашистские М. Хастинг «Город вечной ночи» (1920), Г. Уэллс «Самовластие мистера Парэма» (1930), К. Чапек «Война с саламандрами» (1936), М. Константайн «Ночь свастики» (1937)

критика капитализма: Д. Оруэлл «Скотный двор» (1945) и «1984», (1948), Р. Брэдбери «451 по Фаренгейту» (1953), Э. Берджесс «Заводной апельсин» (1953)\ 

разные: Е. Чудинова «Мечеть парижской Богоматери» (2005), С. Доренко «2008» (2005), П. Крусанов «Укус ангела» (2000) и «Американская дырка» (2005), Т. Толстая «Кысь» (1986-2000), Д. Горчев «План спасения» (2005), В. Сорокина «День опричника» (2006)

Как антиутопии данные произведения определяет Ланин, я спорить не буду, для меня - в большей степени - да, в любом случае - интересно 

С вами было литературное оборзение на радио "Морок". Радио "Морок - а ты думал, ты проснулся?"