Русалье племя

Автор: Ирина Валерина

Четвёртая и пятая главы уже на сайте. В «Русальей реке» появляются новые персонажи и начинают рассказывать свои непростые истории.

Ну, а пока сцена знакомства.

В отдалении, в самой гуще подводного мрака, возникали и другие тени. Они не проявлялись ясно, лишь призрачно мерцали, будто присматриваясь, изучая новенькую, принесшую с собой свою отдельную, но такую понятную им всем боль. Вера не могла понять, сколько их было — десятки, сотни? — но уже чувствовала странную, пугающую общность. Одиночество, которое она испытывала при жизни, сменилось новым, леденящим душу чувством — она стала частью чего-то большого, но при этом оставалась абсолютно одинокой, как блуждающая планета, попавшая в зону притяжения мёртвой, беззвёздной системы.
Они все здесь были общего племени — в конце концов, их объединяла одна водяная могила и один вечный, неутолимый голод по утраченному солнцу, по теплу, по простым человеческим прикосновениям. Но, как пойманные светляки, запертые в одной банке, каждая несла свой огонёк личной боли в абсолютном, непроницаемом одиночестве.
Но вот ещё одна тень откололась от общего танца и приблизилась вплотную — та, от которой веяло не просто холодом реки, а ржавчиной, застоявшейся водой и старой, въевшейся в самое нутро болью.
Это была Зина.
Она выглядела иначе, чем остальные. Не призрачной, не надломленной и уж точно не соблазнительной. Это была хрупкая на вид женщина, но в её хрупкости таилась смертоносная твердость взведённой пружины, а в мутных, бездонных глазах, лишённых зрачков, горела незатухающая, холодная ярость. По бледной коже, будто клеймо, расползались причудливые узоры рыжевато-коричневых пятен — точь-в-точь как потёки ржавчины на жести. Тёмно-русые волосы, в которых путались мелкие ракушки, колыхались вокруг головы, открывая острые, измождённые черты лица, застывшие в маске вечного гнева.
На Зине было простенькое ситцевое платье в мелкий цветочек и домашние войлочные тапочки. И в этом страшном контрасте между домашним уютом и клокочущей в ней холодной яростью было что-то, буквально разрывающее сердце. У Веры перехватило дыхание.
Их взгляды встретились — и между ними мгновенно пробежала токовая дуга общего горя, унижения и лютой ненависти к тем, кто с ними это сделал. Им не нужны были слова. Зина мгновенно узнала в Вере ту же боль, то же предательство, ту же несправедливую смерть от рук мужчины. А Вера почувствовала в этой обманчиво хрупкой тени родственную душу, такую же изломанную и жаждущую одного — возмездия. Это было узнавание на уровне чувств, на уровне изломанных судеб. После равнодушия Марго, отрешённости Тани и инфантильного слабоумия Галочки это молчаливое признание «я вижу твою боль, она такая же, как моя» стало для Веры первым лучом в ледяном мраке.
Вера, ещё не умевшая общаться на новом, подводном языке, неумело послала Зине образ: лицо Иштвана, искажённое злобой, его грубые руки, свою беспомощность. Она вложила в этот мысленный крик всю свою ярость, весь свой страх, всю невыплаканную боль.
В ответ по воде, словно ток, пробежала волна такой яростной, концентрированной ненависти, что Марго скептически приподняла бровь, Таня на мгновение перестала «нянчить» воздух, а Галочка испуганно отплыла за её спину и спряталась, как ребёнок. Эта волна была не просто эмоцией; она была физической силой, жидким огнём, который обжёг Веру изнутри, но не испепелил, а... очистил. В этом всепоглощающем гневе не было места отчаянию — только ясная, холодная решимость.
В серых, мутных глазах Зины вспыхнули оранжевые искры.
Она поняла. И Вера поняла тоже. Отныне их связывала не просто общая горестная участь — их связывала общая жажда мести. Не тупое, животное желание убить, а жажда Справедливости с большой буквы, желание тотального уничтожения нелюдей, которое одно только и могло утолить невыносимую жажду их израненных душ.
Зина медленно кивнула, и в этом кивке был безмолвный договор, клятва, скреплённая тёмными водами Свислочи. «Сестра», — прозвучало в тишине её сознания. И Вера кивнула в ответ: «Сестра».
Зина с лёгкостью вырвала ремень безопасности, взяла новую сестру за руку и повлекла за собой, — прочь от удивлённых, равнодушных или испуганных глаз других русалок, — чтобы показать ей очень важную вещь. Бак. Тот самый, ржавый, наполовину ушедший в ил под старым мостом — её склеп, её алтарь и храм, где годами взращивалась её ярость. Она делилась своей болью, чтобы боль Веры не затупилась, чтобы её ненависть обрела острие и нашла цель. Больше того, именно она, Зина, открыла Вере, что эта месть — не абстрактна, она более чем возможна, причём скоро, совсем скоро, как только с началом Русальей недели ненадолго отворится окно в жизнь. И глядя на этот ржавый склеп, Вера впервые за всё время после смерти почувствовала не страх, а надежду. Страшную, чёрную, как смоль, но надежду. У её боли появился выход, у ярости — направление.
Они плыли рядом — две половинки одного гнева, нашедшие друг друга в вечном мраке. Их связь ощущалась крепче стали, прочнее гранита, ибо была выкована в одном и том же аду.
Где-то там, в другом мире, отделённом от их призрачной послежизни толщей воды, начинался рассвет.