Прощание славянки

   Да, это сильно личное. Ибо это кусочек моей жизни, и всё было именно так. Понимаю, немужественно и скучновато по сравнению с архимагом или защитными металлическими женскими трусами, но  греет оно сейчас мою душу. И дает мне силы. 

   "На крыльцо клуба вышли женщины — библиотекарша и продавщица солдатской лавки, посмотреть на торжественный марш. Взгляды женщин были устремлены на самого лучшего музыканта в оркестре — рядового Храпова. Храпов в оркестре играл на самой большой трубе — бас-геликоне. Геликон, ослепительно сверкая медным жерлом, как огромный змий, обвивал мощную фигуру Храпова. Сам же Храпов что есть силы надувал румяные щёки и нажимал толстыми пальцами на клапаны своего чудовищного пневматического прибора. 

            Месяц назад Храпов подошёл к Пареньку и сказал, что хотел бы попробовать играть в оркестре на вон той самой большой трубе. 
            — А ты что — умеешь? — спросил Паренёк.
            — Нет, — честно ответил Храпов.
            — Ну? Так как же ты собираешься играть?
            — По-чёрному, — спокойно ответил Храпов, глядя сверху вниз на Паренька.
        Паренёк оглядел богатырскую фигуру странного музыканта. От неё так веяло правотой и уверенностью в своих силах, что Паренёк, подумав, согласился. Более того, вопреки музыкальным и армейским правилам, по которым бас-геликон располагался в задней линии оркестра, Паренёк поставил Храпова впереди. И не прогадал. Выпучив от натуги глаза и нажимая случайным образом клапаны геликона, Храпов олицетворял собой мощь оркестра. Само собой разумеется, несмотря на то, что румяные щёки Храпова, казалось, вот-вот лопнут он натуги, воздуху в свой музыкальный прибор Храпов не посылал.

            Настоящую партию баса играл другой солдат, рядовой Петраков. У худощавого Петракова в средней части "Прощания славянки", там, где соло баса "и если в поход страна позовёт", от сильного расхода воздуха начинала кружиться голова. Паренёк в этом месте подходил к нему почти вплотную и, отбивая ритм сжатым маленьким кулаком, пристально смотрел Петракову в глаза. Петраков утверждал, что это ему помогает доиграть соло до конца и не упасть.    

            Впрочем, сейчас Петракову помогал подставной профессионал из дивизии, взятый напрокат у дивизионного дирижера за литр спирта. Он принёс собой свою личную трубу, тубу бас-В, заметно уступающую размерами сверкающему медным жерлом прибору Храпова. Подставной во время игры со скушным выражением смотрел куда-то в сторону и, похоже, думал о чём-то своём, консерваторском. Но при этом выдувал из своей тубы такие мощные звуки, что у женщин, не сводивших в этот момент глаз с Храпова, на глазах появились слёзы. Храпов же в этом месте, вдохновенно вскинув крупную голову, особенно молодецки раздувал щёки и выпучивал глаза. 

            Пробовался в оркестр ещё и рядовой Вавикян, толстый парень из армянской глубинки. Он пришёл в клуб и на ломаном русском языке попросил Паренька дать ему кларнет. Когда, облизав языком мундштук, Вавикян заиграл какой-то армянский мотив, Паренёк сразу понял, что перед ним настоящий виртуоз. Паренёк поставил его в оркестр рядом с первой трубой и объяснил, что нужно играть точно такую мелодию, которую играет стоящий рядом товарищ. Толстый армянин, склонив курчавую голову, внимательно послушал и заиграл. Да как! Его пальцы, как молния, бегали по серебряным клапанам кларнета, создавая затейливый мелодический орнамент. 

            Правда, после этого звучание "Прощания славянки" неожиданно приобрело армянский колорит. Никакие разъяснения Паренька не помогали. Вавикян внимательно выслушивал его, согласно кивал, но в звучании "Тоски по Родине" и "Прощания славянки" всё равно продолжало пробиваться армянское начало. Оркестранты-деды пытались решить эту проблему стандартным способом — Вавикян несколько раз получил по шее, мол, играй по-человечески. Но виртуоз ничего с собой поделать так и не смог, генетическая память предков оказалась сильнее. Впрочем, Паренёк, отдавая дань виртуозности кларнетиста, пошёл на жертву и всё-таки оставил Вавикяна в оркестре. Так и исполнялись впредь "Прощание славянки" и "Тоска по Родине" с лёгким армянским акцентом. 

            Впереди бригады, проходящей торжественным маршем, шагали офицеры управления, то есть, штабные. Ну, а впереди штабных, впереди всей зенитно-ракетной бригады чеканил шаг начальник политотдела подполковник Клещиц, корпусной мужчина с волевым открытым лицом. С него, как и с Храпова, тоже не сводили внимательных глаз стоящие на крыльце клуба женщины.  

            Если какому-нибудь малорослому мужчине, постоянно приходится доказывать окружающим, особенно дамской их части, своё право на существование, то у начПО Клещица таких проблем не было. Статная фигура и открытое лицо Клещица говорили сами за себя - вот чеканит шаг блестящий офицер! Недаром он возглавляет торжественный марш! Поговаривают, что его  опасается сам командир бригады полковник Сивашов. Вообще этих ребят из политотдела боятся все, и не только начПО Клещица, а даже, почему-то, заведующего клубом лейтенанта Пенькова.

            Самому Клещицу, впрочем, происходящее не очень нравилось. Дело в том, что оба марша, под которые он вышагивал сейчас впереди всех, являлись строевыми маршами царской армии. Политически незрелый репертуар. А это уже, можно сказать, выпад. В цивилизованном месте этому горе-оркестру давно укорот бы дали. 

            Клещиц даже поручал дивизионному замполиту майору Козуху разобраться с Пареньком насчёт подозрительного репертуара. Но Паренёк заявил Козуху, что его оркестр умеет играть только эти два марша, да ещё встречный марш и больше ничего не умеет вообще. Майор Козух неодобрительно выслушал Паренька, постно пожевал мясистыми губами, записал в сердцах что-то в свою толстую тетрадь в коленкоровом переплёте, спрятал её в сейф, пришёл домой и со злости выпил стакан водки. 

            Торжественный марш и весь инспекторский смотр замыкало прохождение оркестра. Перед трибуной с генералом Кутайцевым, командиром бригады полковником Сивашовым и начальником штаба подполковником Гуревичем Паренёк закричал: 
            — Равнение напра-во!
            Кто-то из оркестровых дедов, как положено по строевому уставу, истошно заорал:
            — И-и-и — раз!!!
          На "раз" все синхронно повернули головы направо, равнение на трибуну с генералом. 
        Кутайцеву, видимо, понравились царские марши и он крикнул: 
            — Молодцы! 
            И тут кто-то из оркестра выкрикнул: 
            — Дембель давай!

      После этой выходки начальство на трибуне нерешительно застыло. Но генерал заулыбался, а за ним заулыбались и все остальные. Кутайцев наклонился к Сивашову и спросил: 

            — Дирижёр у тебя двухгодичник, да?"

    И это греет душу тоже. Мои экземпляры в издательстве забирал хороший автор Паша "Хэнк" Зайцев, я получил у проводника в четыре утра и сел читать в зале ожидания. Опомнился только в 7 утра. И было это в 2013 году.