таки гон... Оно само летит из-под пера

На войне недостатка в крови и раненых нет. Война – это боль, кровь и смерть. Дым пожарищ, стоны раненых, предсмертный хрип умирающих. Это стрелы, обмотанные зажженной паклей, летящие через стены. 

Критские корабли вновь пришли к берегам Каллисти. Их было не один и не два. И даже не пять. Крит отправил на остров армаду – полтора десятка боевых кораблей. 

Паруса на горизонте появились вечером - перед закатом. Чуть позже – и никто бы их не заметил. А так влетел в верхний город, запыхавшись мальчишка – рыбак, показывая в сторону моря, задыхаясь кричал: «Там! Они снова там!»

Новость разлетелась мгновенно.

И если в первый критский набег ей казалось, что хуже и быть не может, то вот в этот раз поняла – может. Еще как может! Их маленький светлый мирок южный сосед решил просто стереть с лица земли.

Не дожидаясь, пока позовут, оделась в подаренное жрецом шафранное одеяние, словно в живой огонь, пошла во дворец. К царю.

И жрец уже был там. Кривился – «подлое критское отродье, всегда нападает в ночь, чтобы солнце днем не видело их беззаконий».

И биться с такой армадой – нельзя. И не биться – никак нельзя тоже.

Царь смотрел на нее воспаленными собачьими глазами. 

— Сколько у тебя огня, жрица? – Этот вопрос она ждала. И все же он застал ее врасплох. Сердце пропустило удар. 

— На десятерых точно хватит, - прошептала побелевшими губами. 

— На десятерых… - выдохнул жрец. – А еще нет? 

— Больше – ждать до следующего года.

Он ей кивнул. Посмотрел с невольным уважением. 

— Твой брат говорил «на пятерых». И двое уже сгорели.

— На пятерых в тот год было. Я собрала…

— Ты половину убери. Кто знает этих критских собак. Вдруг и в этот раз не уймутся.

От одного этого предположения сердце захолонуло. Она сжала губы. Подумала – с этих станется.А ведь недавно мирно жили. Хорошо жили. И вдруг – вот так. 

Царь сам предложил ей вина, отошел к проему окна. Где-то на горизонте в  подступающей ночи еще можно было различить паруса – критские корабли неторопливо подкрадывались к берегу.

Она отпила глоток. Пятеро… Пятерых заберет война. Может, больше. Кто знает – война слепа, а критяне – подлы. А до кровопролития  осталось несколько кратких часов. По тьме корабли подойдут к берегу, гребцы покидают весла, хватая в руки копья, луки, мечи. И начнется кровавая бойня. И какая же тьма воинов хлынет на берег? 

Она вспомнила, сколько беды принес в прошлый раз тот, единственный критский корабль. И боль и злость не унялись до сих пор. А сейчас к берегу движется не один! Их тьма! Они сравняют нижний город с землей - даже если жители успеют укрыться за стенами верхнего города. А потом они могут пойти вдоль побережья на запад и на восток… И только потом вернуться к столице.

От этих мыслей сердце стыло. Схватив факел, не сказав ни слова царю, она рванула за жрецом, привела его, упирающегося, назад.

— Нельзя ждать, когда они нападут – поговорила, понимая, что не хочет этого говорить. Понимая, что так нельзя, а только другого выхода нет. – Нельзя ждать! Нужно их опередить. Найдите мне добровольцев!

Прикрыла глаза, подумав «может быть тогда жертв будет только пятеро»…

Сердце билось – словно падали глыбы. Добровольцев было в избытке. Десятки и десятки мужчин. И даже хромоногий оружейник Хейфастос требовал права на жаркое, злое, но единственно могущее их всех спасти, пламя. Черноволосый и словно закопченный на солнце и у огня, он был воодушевлен и страшен. 

— Не подрались бы, - тихо хмыкнул жрец.

Он вышел вперед. Рыкнул, так голос завибрировал, отражаясь от сводов:

— Добровольцы! Я рад видеть, что трусов среди нас нет. Но нас много. Много! Больше, чем пламени! Пусть избранных выберут боги!

Он окинул весь этот огромный зал. Сказал:

 – Принесите мне каждый по прутику.

Собрал их в ладонь. Задумчиво посмотрел. Попросил:

— Дайте еще один!

Подали. Он выбрал пять прутьев, обломал их, смешал с остальными, тщательно выровнял с одной стороны, зажав их в ладони.

Добровольцы подходили по одному. Вытягивали жребий, разочарованно бросали  длинные пруты на землю, отходили в сторону, наблюдая. 

Очередь двигалась быстро  и немногословно. С треть прутьев оставалось у жреца в руках, когда торжествующий вопль Хейфастоса отразился от сводов:

— А я знал! Знал!

Он сделал шаг в сторону, оставшись стоять рядом с жрецом.

И вновь потекла людская река. Второй избранный с коротким прутом в руках не кричал. Он молча встал рядом с оружейником – такой на него не похожий. Светлые волосы, добротная одежда, прямой взгляд. Он был десятником дворцовой стражи. Помнится, его звали Деус. Да, точно, Деус. А еще у него была дико ревнивая жена. Несколько дней назад она едва не бросилась на Хекайтээ – ей показалось, что слишком низко поклонился ее муж какой-то девчонке. Конечно же, потом госпоже Хире объяснили, что то новая жрица…

Третий… третий был выбран, когда прутков в руке жреца оставалось меньше десятка. И в тот момент ей показалось, что земля уплыла у нее из-под ног. Он, ее рыбак – был этим третьим. И он улыбнулся ей так  радостно и светло, словно не право на смерть получил, а позволение стать мужем жрицы.

Она почти ничего не видела, почти ничего не слышала. Она – ей саваном стал золотой наряд. И дрожали губы. И думалось – ну как же так?

Два прута оставалось в руках жреца, когда  к нему шагнул последний из добровольцев. Мальчишка, почти мальчишка – еще моложе ее Посейдаона. Но яростный, дикий – после того первого набега критян. Ей казалось, что он и жил одной этой мечтой – порвать всех критян на части. «Бешеный, - говорил про него жрец. – Этот Харрэс просто бешеный». И вот, сбылась  мечта, потерявшего всех родных, мальчишки.

Она смотрела на зал и искала глазами пятого. Пока вдруг не поняла – пятый у нее на виду, и никого она не пропустила. Жрец стоял, вертя в руках короткую – последнюю –палочку. И лицо его постепенно расслаблялось, становясь почти что нежным – словно  тяжесть падала с его души. Словно он вдруг, потеряв свою мирскую власть, помолодел. 

Последний… Хайдес.