Да здравствует гонорар!
Автор: Андрей ВдовинВ своей книге «Высокое искусство» Корней Чуковский рассказывает о том, на какие ухищрения шли иные не слишком порядочные переводчики былых времен из-за жажды наживы:
«...Получив от издателя заказ, переводчик старался удлинить чуть не вдвое каждую строку переводимого текста, чтобы вышло возможно больше страниц и сумма гонорара возросла бы. Типичным образцом такого перевода, который я назвал бы «коммерческим», может служить известный роман «Принц и нищий» Марка Твена, переведенный Львом Уманцем для московского издателя Сытина. Переводчик поставил себе откровенную цель: из каждой строки сделать две, а при возможности – три. И это ему вполне удалось. Стоит кому-нибудь в подлиннике крикнуть:
«Да здравствует король Эдуард!»
– в переводе он будет кричать без конца:
«Да здравствует новый король! Да здравствует наш любимый монарх! Да здравствует Эдуард, король Англии! Да здравствует на многие лета!»
Хорошо, что в русском языке так много всевозможных синонимов. Эти барышники собирали с них немалую дань. А когда у них иссякали синонимы, они тотчас находили другие ресурсы, которые были, пожалуй, доходнее всех тавтологий. Я говорю о пояснительных фразах, многословно комментировавших то, что не требовало никаких комментариев.
В подлиннике, например, Марк Твен говорит:
«…держал за руку принца, нет, короля…»
А у Льва Уманца в переводе читаем:
«…держал за руку принца, или, вернее сказать, короля, так как теперь маленький Эдуард был уже королем по смерти Генриха VIII».
Читателю и без того все понятно, но нужно же переводчику выжать наибольшее количество строк! Этот перевод паразитический. Он разъедал всю ткань переводимого текста, высасывал из него все соки и сам разбухал безобразным наростом.
В «Принце и нищем» есть забавное упоминание о том, что у Тома Кенти во время обеда в королевском дворце сильно чешется нос, и он, не зная, каков должен быть в данном случае придворный этикет, скребет его рукой.
Но паразитирующему переводчику этого мало, и он присочиняет такую концовку:
«…Схватив салфетку, он [Том Кенти] преспокойно поднес ее к носу и высморкался»(!!) .
Высморкался в салфетку – такая лейкинщина совершенно чужда Марку Твену, но зато она дала переводчику несколько добавочных строк.
В дореволюционное время в наиболее безответственных кругах переводчиков этот метод процветал необычайно.
Например, «Приключения Тома Сойера» (того же Марка Твена) в роскошном издании А.С. Суворина разбухли от переводческих отсебятин на целую треть.
Марк Твен, например, говорит:
«Достали пачки свечей…»
Переводчик:
«Вытащили из корзинки пачку свечей, нарочно припасенных догадливой миссис Тачер».
Марк Твен:
«Утром в пятницу Том услыхал…»
Переводчик:
«Хотя и говорят, что пятница тяжелый день, но в это утро Тома ожидала приятная новость».
Вот такими лишними словами переводчик, как липкой смолой, обволакивал всякую фразу, совершенно заглушая голос автора.
В советской литературе этих барышников слова уже не имеется, и я упоминаю о них лишь в историческом плане...»
P. S. Почему-то сразу вспоминается ставший уже классическим мем про предсмертную улыбку Боромира у Толкина:
