Авторский разбег

Всё-таки любопытно, как автор отражается в своих книгах и как от этого меняется восприятие.

Есть писатели внутренне цельные, собранные в точку — или, по крайней мере, выглядят таковыми, пока не узнаешь о существовании ранее неизданных книг. Есть противоречивые — «человек-оркестр», есть характерологически заострённые или попросту патологичные, но с божьим чмоком во лбу.

А есть «авторы разбега», я так их для себя называю, и в эту категорию загремели, например, Кинг и Набоков.

Про Кинга даже не спрашивайте) Что же касается Набокова…

Эрудит и блестящий стилист, в своё время (время прочтения «Лолиты» и «Волшебника», о, особенно «Волшебника»!) был воспринят мной личностью довольно мерзенькой, и совершенно заантиподился, подмигнув «Лужиным», «Королём, дамой…» и особенно «облаком-озером-башней».

«Как такое возможно?» — подумала я, ещё не подозревая тогда, что впереди ждёт трепетный Цинциннат. Как они монтируются вместе — четыре истинных литературных вкуса и «умами»: в разбеге от Шутика («Встреча», да есть ядовитно-глутаматные признаки, есть: «Слова с отъеденными хвостами… спец…», но ведь Шутик же…) и совершенно мерзкий, хоть и бойкоперевариваемый «Говорят по-русски»?

И вот ещё разбег, обозримый читательским глазом. Через три точки — полюса и середина.

1. С одной стороны, опять же Цинциннат — безземельный и беззащитный. В нём можно усматривать политическую сатиру, но кто так делает, нет в том души, простите мой читательский гнев! И совершенно неважно, чем текст порождён и из какого сора… Цинциннат очищен от временности и будет жить вечно среди падающих декораций.

2. Точка-центр: «Истребление тиранов».

Да, всё понятно, что всё конкретно. Но волшебство как раз в том, как скользит маятник, смещаясь от монструозного «товарища брата Григория» до равнопакостного в своей приметливости рассказчика, в последний момент спасающего себя смехом — так Мюнхгаузен, наверное, выдернул себя из болота. Счёт равно: 50/50. Сначала я ужасаюсь неаппетитности тигра («вечно больное зубьё», «осколки сткла» и «млечных крав»), потом поражаюсь офтальмологическому выверту жертвы.

И задаюсь вопросом: а был ли мальчик? Или был раздут в слона по примеру юнгианского комплекса или опухоли, бугрящейся на месте нечаянно сковырнутой родинки?

3. И точка три: «Под знаком незаконнорожденных». Книга, при чтении которой стрелка осциллографа делает кульбит и ломается о риску «Ну ты, брат, отмочил». В какой момент писатель переступает эту грань — от прозрения через гротеск — к клоунаде? Я не знаю. Но чувствую, что дело не в разности политических взглядов. Детектор неверия уловил фальшь, детектор невроза — слабость… и хороший бы текст обернулся пустышкой.

«– А у вас в Америке негров…

— Ы-ы, а у вас зато Сталин… А у Адама Круга вообще мальчонку вон…»

ИМХО, конечно.

А интересно, есть у вас пример таких же авторов? Лично для вас. По типу: «большое видится на расстоянии, а ближе лучше б не подходил»?