Бремя Прометея в декорациях апокалипсиса

Я уже писал в блоге, что мой рассказ «Булочка с ядом для возвращения» участвует в конкурсе «Произведение по заявке». По правилам конкурса каждый участник читает произведения других авторов. Поэтому я решил, как говорится, совместить приятное с полезным и на понравившиеся мне тексты пишу рецензии. Если произведение оформлено, как рассказ, то размещают рецензию здесь, в разделе «Отзывы и критика».

***

Рецензия на рассказ «Петля для всадника» (автор: Евгений Ткачев)

Бремя Прометея в декорациях апокалипсиса

Рассказ «Петля для всадника» — это не просто повествование о путешествии во времени; это попытка исследования вины и ответственности за последствия человеческого прогресса. Автор использует научно-фантастический жанр, чтобы создать современную трагедию, в которой нет злодеев в привычном понимании, а есть лишь роковая ошибка и ее чудовищная цена. Это история о том, как благое стремление к познанию неизведанного оборачивается проклятием, а первооткрыватель оказывается палачом, вынужденным примерить на себя роль ангела-истребителя.

От частного ко всеобщему: архитектура кошмара

Композиционно рассказ, на мой взгляд, выстроен очень хорошо: от интимного, замкнутого ужаса к глобальному, вселенскому отчаянию. Мы знакомимся с главным героем в состоянии полной дезориентации, и автор детально, почти физиологично, описывает его пробуждение: 

…буквально разламывается на части, и все тело ломит так, словно мне переломали все кости. А самое главное — я ничего не помню. 

Эта отправная точка важна — читатель, как и герой, лишен ориентиров и вынужден собирать картину происходящего по крупицам. Сначала кошмар локален: темное помещение, три мумифицированных тела. Страх героя на этом этапе инстинктивен и связан с выживанием: 

Неужели и меня ждет такая же участь?

Однако следующий акт повествования резко расширяет масштаб катастрофы. Выйдя на улицу, герой обнаруживает, что его личная ловушка — лишь микроскопическая часть гигантской могилы: 

Ослепленный ярким солнечным светом, жмурюсь. Когда зрение немного адаптируется, осматриваюсь — трущобы. Городские улицы, заваленные хламом, полные грязи. …И почему здесь полно лежащих тел… уже десятки знакомых скелетов, обтянутых пергаментной, желтоватой кожей. 

Этот переход от клаустрофобии к агорафобии, от страха за себя к ужасу перед гибелью целого мира, выполнен, как мне кажется, виртуозно. Автор не просто констатирует факт, а погружает читателя в атмосферу мертвого города, используя яркие сенсорные детали: запах («гарью и чем-то гнилым, тухлым»), звуки («звенящая, давящая тишина») и зрительные образы («пустые глазницы окон»).

Кульминацией этого восхождения по лестнице ужаса становится сцена в доме с умирающей женщиной. Именно здесь личный кошмар героя обретает конкретное имя. Ее слова — «Eques… eques pestis» («Всадник… всадник чумы») — становятся вербальным клеймом.

Этот момент — поворотный пункт в сюжете. Если до этого герой был потенциальной жертвой обстоятельств, то теперь он становится носителем вины. Ее плевок — 

вязким и противным, словно наполненным гноем

— это не просто физиологическая гадливость, а мощный символ общественного осуждения, физическое воплощение того, как его собственная сущность отвергается этим миром.

Метафора «нулевого пациента»: ядро трагедии

Мне понравилась центральная метафора рассказа — путешественник во времени как источник Черной Смерти. Она (метафора) превосходна в своей простоте и смысловой насыщенности. Автор не просто использует ее как сюжетный механизм, а исследует все ее драматические грани. Герой — не злоумышленник, а ученый, движимый любопытством и верой в прогресс: 

Я отправляюсь не в космос и не на другие планеты. …Эта цитата всегда к месту, — невозмутимо парирует Роберт. — И не важно, куда идет человек: на другую планету или на пару минут в прошлое. Главное, что это шаг в неизведанное. Прорыв в неизвестность.

Ирония судьбы заключается в том, что его миссия, задуманная как «прорыв», оборачивается крахом. Сбой в расчетах его коллеги Роберта — 

Нет, мой друг. Ошибка исключена. Я сам провел все расчеты

— это аллегория на ограниченность человеческого знания и непредсказуемость вмешательства в сложные системы. Герой становится живым воплощением «эффекта бабочки». Одно неверное движение и… вместо ряби на воде — цунами, смывающее целую цивилизацию.

Его вина усугубляется тем, что он — продукт будущего, чей иммунитет, как я понял, стал оружием массового поражения. Это придает трагедии еще один, биологический, уровень. Он не просто принес болезнь; он и есть болезнь. Его тело — это сосуд смерти: 

Может быть, зараза живет на его поверхности? Может быть, достаточно просто его снять, и все прекратится? Но я боюсь. Боюсь прикоснуться к себе, боюсь разнести эту заразу дальше. 

Этот внутренний монолог прекрасно передает экзистенциальный ужас его положения: его собственная физическая оболочка стала его тюрьмой и угрозой для всего живого.

Осознание своей роли приходит к герою не сразу, а через череду мучительных открытий. Сначала — догадки: 

Времени… все связано со временем. Надо только разобраться, как это связано и почему?

Затем — обрывки воспоминаний: 

Вдруг меня пронзает острая боль в висках, и в голове проносится четкое изображение: лаборатория, яркий свет, люди в белых халатах, и я, стоящий перед какой-то сложной машиной. 

И, наконец, полное, необратимое понимание: 

Я ведь помню… я изучал историю в школе. Хронисты назвали это „Черной смертью“ и даже предоставили путь развития этой болезни, но мне кажется, что за столетия, что отделяют мое время от этого, все просто перемешалось и перепуталось. …Да и кто мог предположить, что толчком для болезни мог послужить путешественник во времени?

Это знание превращает его из жертвы в соучастника, из путешественника в изгоя. Он больше не может просто выживать; он должен нести бремя этого знания.

Художественные средства: создание атмосферы безысходности

Автор отлично, как мне кажется, владеет инструментарием создания настроения. Лейтмотивом через весь рассказ проходит контраст между прошлым, полным жизни и надежд, и настоящим, являющим собой царство смерти. Воспоминания героя о лаборатории окрашены в теплые, почти ностальгические тона: 

Мы стоим посередине лаборатории, и вокруг нас суетятся люди в белых халатах. …Мягкий голос, пересказывающий проблемы, которые возможны после перемещения. 

Эти флешбэки служат не только для экспозиции, но и как болезненное напоминание о том, что было утрачено, подчеркивая масштаб трагедии.

Язык повествования в «настоящем» времени насыщен образами тлена, распада и мертвенности. Герой постоянно натыкается на «иссохшие мумии», «скелеты, обтянутые желтоватой кожей», «трупы, устланные трупами». Даже найденная им еда и вода не приносят облегчения, а лишь усугубляют чувство осквернения:

Только где-то на краю сознания мелькнула мысль, что в воде может быть та самая зараза, что погубила всех вокруг. Но я отогнал эту мысль в сторону — жажда была сильнее. Тела, лежащие на полу, только насмешливо скалились, глядя на меня.

Особого внимания заслуживает образ девочки и ее матери — первых живых людей, которых встречает герой. Эта сцена является кульминацией его личной драмы. Девочка, видя его, с «дикими криками прячется от меня за дверью». Ее инстинктивный ужас перед ним — финальное подтверждение его чужеродности и опасности. А ее мать, умирающая от болезни, которую он принес, своими последними словами выносит ему приговор: «Eques pestis». В этом эпизоде рассказ достигает высочайшего драматического накала — столкновение между невольным виновником и его жертвой лишено пафоса, оно обнаженно и жестоко.

Слабые стороны: в тени гения

«Петля для всадника» — отличный рассказ, но который, как мне кажется, не лишен некоторых недостатков. Наиболее заметным их них является некоторая затянутость средней части, следующей за побегом из подвала и предшествующей встрече с умирающей женщиной. Эпизоды, в которых герой бродит по мертвому городу, исследует башню и ищет еду, хотя и важны для создания атмосферы и демонстрации масштабов катастрофы, несколько растянуты и замедляют динамику повествования. Например, описание его пути к башне: 

Не без труда добираюсь до основания башни. Массивные каменные стены, почерневшие от времени, и тяжелая деревянная дверь, полусгнившая и рассохшаяся. Толкаю ее — поддается со скрипом… Начинаю подниматься по винтовой лестнице…

— эти предложения не несут, на мой взгляд, значительной сюжетной или психологической нагрузки и могли бы быть менее пространными.

Кроме того, персонаж Роберта, коллеги героя, представлен довольно схематично. Он выполняет функцию «злого гения», чья самоуверенность приводит к катастрофе: 

— Нет, мой друг. Ошибка исключена. Я сам провел все расчеты. 

Его диалоги с главным героем перед прыжком полны общих мест и не раскрывают его как личность, оставляя его просто функциональной единицей сюжета.

Заключение: трагедия без освобождения

Финал рассказа, на мой взгляд, получился запоминающимся благодаря своей безысходности. Герой, окончательно осознавший свою сущность «всадника чумы», сталкивается с толпой выживших, которые видят в нем не человека, а воплощение зла: 

Progenies mali? …Eques pestis… Unus ex quattuor! Morbum attulit! [1]

Их гнев и страх абсолютно оправданы и логичны с их точки зрения. Автор не предлагает легких решений или путей к искуплению. Герою рассказа остается лишь окончательно смириться со своей чудовищной ролью и судьбой.

В рассказе «Петля для всадника» можно увидеть аналогию с древними мифами. Прометей, похищенный огонь знаний… Только это Прометей наоборот. Его «огонь» вместо облегчения оборачивается проклятием для всего человечества. Данный рассказ еще раз, на мой взгляд, подтверждает, что научная фантастика остается одним из самых актуальных жанров для исследования фундаментальных вопросов человеческого существования.

________________________________________

[1] — что-то вроде «потомки, всадник смерти, один из четырех, вызванная болезнь» (лат.,перевод автора рецензии).

***

Имею возможность, способности и желание написать рецензию на Ваше произведение.