Слово Мастеру: Алиса Фрейндлих (род. 8 декабря 1934)

Кадр из фильма «Анна и командор» (1974)

Чем дольше человек хранит в себе детство, тем дольше сохраняется данное ему от природы дарование.

Мне не интересны люди, которые не отдают душу.

Единственная моя ошибка: три четверти жизни я думала, что всё ещё впереди.

Бруно Фрейндлих «Как я придумал Алису»

Когда я получил из Ленинграда телеграмму о рождении дочери, весь мой контракт с ташкентским Театром Красной Армии рухнул как карточный домик. Мне очень захотелось поскорее увидеть моего первенца! Пришлось узбекским работодателям в конце концов меня отпустить.

И вот я приехал... Качал капризную девчонку ночами. Горластый ребёнок порой до утра развлекал меня своими ариями. Я решил, что она, наверное, в свою бабушку Шарлотту, мою маму, которая пела в церковных хорах. Ходил я из угла в угол с писклявым свёрточком и всё думал — как же её назвать.

Родилась-то она в декабре, а в мае, когда я приехал, всё ещё была безымянной. Виной всему — моё имя. Клавдия Бруновна?.. Наталья Бруновна?.. Вера Бруновна?.. Сами чувствуете: ни один вариант с этим отчеством не сходится. Нужно было такое имя придумать, чтобы было оно не очень русским, но всё же — русское. Так о ночных хождениях перебирал, перебирал я разные сочетания и однажды меня осенило — Алиса Бруновна! Вот это, пожалуй, сходится.

И как только я произнёс вслух «Алиса Бруновна», моя крикунья тут же замолчала. Как будто согласилась со мной. Так мы её и записали.

Ну а потом дочка моя родилась как актриса. И когда впервые увидел я её на сцене, я понял, что, кажется, не зря её нянчил...

«Санкт-Петербургские ведомости», 24 декабря 1993

Алиса Бруновна

О детстве

Главное впечатление моего детства — война, блокада. Хорошо помню, как напряжённо смотрела на часы: когда же стрелка наконец дойдёт до нужного деления и можно будет съесть крохотную дольку от пайки хлеба. Такой жёсткий режим устроила нам бабушка — и потому мы выжили. А ведь очень многие гибли из-за того, что сразу съедали свои 125 граммов хлеба, которые выдавались на сутки в самую тяжёлую зиму. Да, блокадники были очень сосредоточены на себе, и эта созерцательность своего внутреннего состояния и дала нам возможность, во-первых — выжить, во-вторых — всё, всё запомнить. Может быть, когда-нибудь напишу об этом… Вместе с трудным, с очень страшным, в моих детских впечатлениях из тех дней осталось и острое ощущение того, что у нас, блокадников, была особая потребность в улыбке — видимо, в этом заключалась и какая-то психотерапия, какая-то даже физическая защита…

Бабушка выдавала нам понемножку: то несколько гвоздичек, то щепотку лимонной кислоты, то корицы, чтобы бросить в кипяток, и получался чай. На столе постоянно стоял горячий самовар — это было экономно, потому что не требовало горючего: в самовар засыпали угли из буржуйки. И вот мы всё время пили чаи. Ещё у бабушки была горчица. Роскошь! С ней казался вкусным даже студень из столярного клея, который тогда все в Ленинграде варили. А когда кончилось всё, то бабушка давала нам соду, мы бросали её в кипяток, и получалась шипучка.

В школьные годы

О выборе пути

Вокруг бабушки, папиной мамы, в одной квартире жили три семьи: папа с нами и папины две сестры, мои тётки. Одна из них была студенткой консерватории и вышла замуж за сокурсника. И дома проходили всякие разные репетиции, распевки. Стоял инструмент, и все на нём музицировали. Папа прибегал и тоже что-то репетировал. А я ему мешала отдохнуть перед спектаклем. Так получилось, что мне от тётки достался хороший голос. У неё было замечательное контральто. Впервые и слушала оперу именно благодаря ей в возрасте пяти лет. Тётя с мужем стали брать меня на дипломные спектакли, потому что дома не с кем было оставить. Совсем маленькой я послушала два мощных музыкальных спектакля: «Евгения Онегина» и «Корневильские колокола». И ещё долгое время у меня был навязчивый сон, как убитый Ленский падает и скатывается в оркестр. Так меня впечатлила опера.

Отец отговорил: «Ты будешь как муха на куличе». В том смысле, что я слишком мелкая, чтобы петь в опере. Ещё он сказал: «Если ты всё-таки захочешь пойти в консерваторию, то сможешь иметь судьбу камерной певицы, не больше того. И там, кстати, сгодятся твои драматические способности. Ну или иди в театральный институт, раз тебе хочется осуществить эти свои страсти. Уж там-то пригодится и голос, и желание петь». Он уже был наслышан от преподавательницы нашего школьного драмкружка, с которой отец был знаком, потому что они вместе какое-то время работали в БДТ и даже дружили, что у меня есть способности. Я занималась там с шестого класса. Играла то старушек, то мужчин... Школы были женские и мужские, так что в драмкружке приходилось справляться только девчачьим составом. И когда, допустим, ставили «Женитьбу Бальзаминова», я играла Бальзаминова. На героиню я не тянула... Героиней у нас была очень красивая девочка Вероника Афанасьева...

Театр для меня — это как будто продолжение детства. Потому что мне кажется, что сценическая игра — это прежде всего такая равная детству вера в предлагаемые обстоятельства. Потому что никто так не верит в игру и в обстоятельства, которые сам себе задаёт, как дети. Ведь нет сценического воплощения без сценического воображения. А воображение у детей такое, каким мало кто из взрослых может похвалиться.

О страсти

Не может быть у человека нескольких страстей. Страсть должна быть только одна, а остальные — так, около... И если у меня есть страсть — театр (а я уже поняла, что это основная и единственная моя страсть), то всё остальное составляет просто дополнительные интересы, любопытство, и только в той мере, в какой это так или иначе переплетается с театром. Поэтому и в кино не перестаю быть театральной актрисой, и меня мучает, мне очень мешает, что не могу выстроить роль из-за непоследовательности съёмок.

О самоусовершенствовании

Высвобождение своего «я» для актёра задача не только человеческая, но и профессиональная, а самоусовершенствование — главная цель и величайшее проявление жизни. Не велика заслуга — обойтись данностью, уйти из жизни таким, каким вошёл в неё. Бессовестно всю жизнь ехать зайцем. Надо за проезд платить.

Внутренняя сытость — гибель для актёра. Актёрский труд — исповедь. Изо дня в день. И нужно бесстрашие в исповеди, умение идти в ней до конца. Это требует накоплений. Многое пришлось в себе переворошить, чтобы воспитать волю, преодолеть разбросанность, организовать себя, ввести себя в самые жёсткие дисциплинарные рамки. Тут была к себе беспощадна. Я всегда понимала, что некрасива. А для того чтобы играть те роли, к которым предрасположено моё нутро, мне надо было преодолеть отношение к себе как к гадкому утёнку. Это не значит, что я сделала себя красивее. <...> Чудес на свете не бывает. Но я приучила людей к своей некрасивости. Они перестали её замечать. Моя внешность для зрителей перестала быть предметом отдельного внимания.

«Ромео и Джульетта». Театр им. Ленсовета (1964; Джульетта)

О школе Бориса Вульфовича Зона (в Театральном институте)

На курсах Зона были не одни потенциальные звёзды, но все, кого он учил, стали высокими профессионалами. Он считал, что талант от Бога, его надо только угадать и направить по верному пути. Но при всех обстоятельствах, при любом уровне дарования необходимо то, что требуют и другие профессии — ремесло. Ему Зон учил железно. У него как будто был точно написанный задачник работы над ролью и над собой. Опорой, наверное, была система Станиславского, потому что, будучи в молодости режиссёром-формалистом, он успел у К. С. на репетициях посидеть и по-настоящему уверовал в систему. Из неё он и выработал свой «задачник». Что такое держать ритм, что такое первый и второй план, что — «курсив» и что «мелкий шрифт»...

Зон ведь ходил на все занятия — речь, танец, движение, даже на грим ходил. И все эти дисциплины он потом «нашампуровывал», объясняя нам, для чего то, для чего это, как всё потом образует единую пряжу. И очень скрупулёзно он учил нас партнёрской этике. Это был целый раздел нашего обучения. Что такое «тянуть на себя одеяло», знает каждый. А он учил, как не тянуть. Потому что у каждого персонажа есть место, особенно важное для исполнителя и для зрителя. Зон учил, как выстроить свою сценическую жизнь, чтобы не замусорить «курсив» своего партнёра. Сейчас этим мало кто владеет. Кажется, что нужно выстроить свою жизнь так, чтобы она не прерывалась. Но ведь её можно выстроить так, что она не прервётся и в то же время ты будешь этически — в определённой взвешенности. Чтобы сработали все «курсивы» сцены в целом.

Зон учил: то, что даётся свыше космосом, Богом (кто как это себе мыслит), должно быть умножено на владение ремеслом. Он даже не говорил слово «профессия» (профессия — это всё вместе), а ремесло. Набор приёмов. Набор ходов. Как игра в шахматы. Вот доска. Вы можете на ней делать ходы самые простейшие и самые гениальные. Но есть система ходов, которую вы не можете нарушить.

О ценностях

Незыблемым остаётся творческое вероисповедание, привитое мне с детства. Мне никогда не приходилось пересматривать свой способ жизни в искусстве. Никогда не испытывала разочарования в творческих позициях, на которые так мудро и чутко направили мои учителя. Главным мне представляется для каждого человека в юности найти себя, верно почувствовать свою природу, своё естество и не изменять себе.

Помните: «Будь верен сам себе...» Это вовсе не исключает, напротив, предполагает постоянное движение вперёд. Из собственных глубин добывает актёр и ясность, и искренность, и веру, и простоту... Я всегда прислушиваюсь к себе и немножко себе помогаю. А что касается таких вечных ценностей, как правда, совесть, любовь, дети, — всё это, конечно же, незыблемо. Но связано в один узел, густо замешано на главном деле человека, на творчестве, если природой заложено в него это творческое начало.

Фото: Юрий Белинский

О назначении театра

Признание того факта, что у меня есть назначение, может прозвучать слишком самонадеянно. Но если говорить о театре как таковом, о театре, который исповедую, который люблю, которому служу, то назначение театра — потрясать зрителей. Высотой и правдой человеческой боли, радости и надежды. Будить самосознание зрителя, открывать нравственный смысл жизни и дела человека, давать те нравственные уроки, которые извлекаются из сопереживания.

Мы уже говорили о самоусовершенствовании. Жизнь — цепь самоусовершенствований. И если театр этому способствует, помогает — значит, он осуществляет своё назначение. А когда театр достигает подлинных высот, он может стать совестью зрительного зала. Прекраснее этого нет ничего.

Таня. Театр им. Ленсовета (1963)

О работе над ролью

Прежде всего мне необходимо почувствовать природу автора, авторскую интонацию, проникнуть в авторскую мысль. Ведь драматургия предопределяет не только идейную направленность и общественную значимость театра, но и возможности раскрытия, реализации актёра.

Мне кажется, роль может состояться, когда знаешь о ней не только написанное автором, но и что-то ещё, угаданное сердцем, найденное в собственных раздумьях. Если при первом прочтении возникает какой-то внутренний толчок, удар, если что-то прозвенит в тебе ликованьем, предчувствием значительного, радостью, ожиданием, можно смело начинать работу.

«Укрощение строптивой». Театр им. Ленсовета (1970)

«Обманула» меня только Раневская. Мне казалось, что всё про неё знаю и чувствую. Я начала репетировать с упоением, ликовала внутренне оттого, что начинаю с ней соединяться, и вдруг недели за две до премьеры будто всё потеряла, будто всё ушло в песок, будто какой-то кубик из основания вынули и башенка рухнула. Я перестала её понимать. Что произошло — до сих пор остаётся для меня мучительной загадкой.

«Вишневый сад». Театр им. Ленсовета (1978; Раневская)

А обычно в любой работе никогда не иду от рисунка, лежащего вне меня. Может, конечно, случиться, что от каких-то внешних ассоциаций возникает зрительный образ и я начинаю вокруг него себя укладывать. Но это исключения. Вытаскивать, выращивать мне надо из себя. Ведь если обратить всерьёз свой взгляд и слух внутрь себя, то обнаружишь, что там живёт множество самых разных людей. В обычной жизни мы успеваем реализовать лишь незначительную часть того, что в нас заложено. Остальное дремлет. Если всё это разыскать, увидеть, услышать, выпустить — хватит на много ролей и на много жизней. Но прежде всего надо (мне во всяком случае) разбудить в себе ту болевую точку, которая соответствует болевой точке роли. И тогда обычная чёрная работа, процесс взаимовлияния, вынашивания, выращивания роли, превращается в радость, и приходит это необходимое ощущение: характер постепенно оживает, заполняет тебя, твоей душе легко в новой оболочке, и роль для тебя — не фотография, не слепок, а одухотворённое тобою существо.

У Уайлдера вычитала такую фразу: «Только тот, кто страдал, способен умудриться душой». Я знаю актрис, которые в состоянии плакать горючими слезами, но зрителей это не трогает. И наоборот — есть такие, которые никогда не проронят ни единой слезинки, тем не менее зал от их игры цепенеет... Мне думается, что на сцене актёр может пользоваться только своими личными болями, независимо от их масштаба...

Трубадур и его друзья. Театр им. Ленсовета (1975; Принцесса)

О метаморфозах

Я всегда любила роли, которые являются опорой спектакля, которые держат его на себе... Каждому актёру хочется сквозных ролей. Суть не в том, что я тоже хочу этого, а в том, что я не умею играть ролей, которые — не «здание». Я теряюсь. Мне интересно строить, интересна метаморфоза, которая заключена в судьбе, в характере, в жизни персонажа, а просто сыграть данность, результат мне неинтересно. И что играть, стоячие роли без превращения, когда уже в таком дефиците жизненное время? По крайней мере для меня.

Надо уметь слышать жизнь, высокие точки времени. Кто-то из великих говорил: «Театр — искусство отзывчивое. Как совесть». Если у актёра верный глаз на время, точное ухо на время, он слышит и видит перемены в жизни, и в нём естественно вызревают перемены, которых она требует. Сегодняшнее обновление жизни, которого всё мы ждём, требует усилий и вдохновения от всех, от каждого. От актёров тоже.

«Малыш и Карлсон, который живёт на крыше». Театр им. Ленсовета (1969; Малыш)

Об успехе и беззаветности

Побед меньше, чем неудач. Тут счёт должен быть собственный. Успех — это взаимопонимание между залом и актёром на сцене, это успех спектакля в целом, а не отдельной актёрской работы. Волнообмен между зрителем, сидящим в зале, и актёром на сцене, когда эмоции, идущие со сцены, заряжают зал, несутся вновь на сцену и происходит взаимное высекание каких-то эмоциональных разрядов.

Ни секунды нельзя себя экономить, жалеть, беречь. Самосохранение убивает творчество. Вы говорите «беззаветность». Но ведь я получаю от этого радость. А когда она умножается радостью тех, для кого работаешь — возникает двойная радость. Что уж тут кичиться беззаветностью...

Дульсинея Тобосская. Театр им. Ленсовета (1973)

О балансе

К этому нужно вообще относится философски — к театру, к жизни, к категории успеха. Актёр может даже не осознавать, но всё, что происходит с ним в жизни, всё, что несёт с собой испытание (с плюсом или с минусом) — это всё горючее для сцены. Топливо. И не стоит решать, что важнее, если жизнь есть топливо для творчества, а творчество — топливо для жизни. Это настолько взаимопроникающие вещи! Эффект парового котла — если сделать четырнадцать дырок, то никакого свистка не получится. Нельзя тратиться в жизни безудержно, так, чтобы потом ничего не осталось на сцене. Нельзя тратиться в театре так, чтобы в жизни всё скользило мимо. Нужен баланс этих житейских затрат и творческих, ваши весы всё время должны балансировать.

Алиса Фрейндлих в 1960-е. Фото: Олег Мерцедин

О модели человеческого бытия

Я понимаю, что Евангелие — всего лишь изложение для нашего детского возраста каких-то основ бытия и нравственности, но, несмотря на наивность формулировок, я отношусь к ним очень доверчиво. И верю, что дающему воздастся. Нужно давать. И много раз я ловила себя на том, что энергетически это тоже так, и если я в хорошей форме, если у меня есть силы бросить энергию в зал — идёт обратный поток! Я не говорю о том, что весь зал вздохнёт единым дыханием, но если среди ста человек десять вздохнули и выдохнули, то насколько же больше я получила, чем отдала! А если они ещё немножко зацепили соседей, сидящих рядом! Это и есть храмовый эффект театра. Так что, конечно, театр — это модель, образ человеческого бытия. Если пришла в театр случайная девочка и попала на хороший спектакль и со сцены полетела какая-то шаровая молния и коснулась её соседки, то не может девочка остаться безучастной.

Вообще, у каждого человека есть какое-то специальное устройство: один — приёмник, другой — передатчик. Тот, кто приёмник, не может быть актёром, а может только тот, у кого сильная антенна передачи.

Алиса в зазеркалье. Фото: Юрий Рост

О чтении стихов

Я не читала со сцены стихов со студенческих лет. И вот к вечеру памяти Марины Цветаевой меня попросили подготовить подборку её стихов.

Было так страшно... Обычно в чтецких работах либо фиксируется смысл и разрушается мелодическая структура стиха, либо в угоду мелодической структуре угасает смысл. А тут — Цветаева. Я не смогла устоять перед возможностью прикоснуться к её огню, к её смятению, к её душевной обнажённости. И чем глубже погружалась в этот огромный мир, тем более властно он захватывал.

Общепринято мнение, что стихи надо читать и нельзя играть. Можно. На том вечере памяти поэта я вдруг ощутила такой блаженный холод, такое чувство новизны, экзаменационной ответственности, которого не испытывала со студенческих лет. Я поняла, что это чувство необходимо актёру. И если судьба не устраивает экзаменов, надо в какие-то критические моменты их обязательно сочинить самим.

О кино

Кино — особое искусство. И каждый раз начинается для меня заново. Трудно приходит ко мне свобода и уверенность на съёмочной площадке. В кино, по самой его природе, неизбежны какие-то пропуски в психологической жизни героя, а к тому же в процессе съёмок часто игнорируется та последовательность, с которой создаётся образ в театре. Это ломает внутреннюю сосредоточенность. Процесс создания образа подчинён расписанию съёмок, а не творческим законам. Когда на съёмке угол камеры заменяет глаза партнёра, творчество кончается. Начинается ремесло. Производство.

Хотя понимаю и очень дорожу преимуществами кино и телевидения: тем уровнем правды, подлинности существования, который не всегда доступен театру, где актёр обязан помнить о ярусах и галёрке: возможностью сохранить то, что беспощадно уносит в театре время; общением с интересными режиссёрами и актёрами, иногда с интересным литературным материалом. И, конечно, масштабами аудитории. Как жаль, что такие радости редки.

«Любить». Режиссёр: Михаил Калик (1968)

На съёмках фильма «Сталкер»

В фильме «Тайна Снежной Королевы» (1986)

О любимых фильмах

Люблю фильмы Георгия Данелии — они как раз находятся вот в том скрещении и смешного, и печального, в какой-то очень щемящей интонации, «Белое солнце пустыни» Владимира Мотыля и «Свой среди чужих, чужой среди своих» Никиты Михалкова.

О жизни

Пока ты молода, то хочешь получать и учиться. Когда ты зрелая и уже многому научилась, тебе хочется этим делиться, отдавать энергию. А потом, когда ты уже старенькая, нужен рядом такой же «горшочник», чтобы вместе выращивать герань.

Сидеть долго в ожидании — как-то непристойно. Это расточительно и несправедливо по отношению к своей судьбе.

Нельзя ставить деньги во главу угла, тогда творческие силы угасают, и ты перестаёшь ценить то, что имеешь.

Человек может довольствоваться малым: зачем ему много? Много — это баловство. Особенно это избаловывает детей — у них сейчас такое количество игрушек, что не знают, за какую зацепиться и в какую влюбиться. Нет мечты, потому что всё есть, а надо, наверное, как-то уговорить себя, что и в малом может быть радость.

О любви

Любовь — единственная сила на земле, которая умножается, когда мы ею делимся. Не надо скупиться на любовь, причём не только в отношении своих близких — доброе слово остаётся в сердце, даёт человеку веру в себя в собственные силы. Говорите людям добрые слова.

У нас нынче в моде цинизм и саркастические замечания, но они ещё никого не сделали умнее или счастливее, потому что любовь — прерогатива сильных. И я верю в то, что, когда вы действуете из любви, вам помогают высшие силы — всё удаётся, а беды обходят стороной.

Любите в это непростое время, любите сильнее, чем обычно — жизнь станет лучше, а иммунитет крепче.

В спектакле «Оскар и Розовая дама». Фото: П. Маркин

О настоящем и будущем

Моя профессия замешана на русской культуре и русском языке. Где бы я могла найти своё пространство? Слово — мой инструмент. Наверное, нигде.

Я счастливый человек. Занимаюсь любимым делом, нисколько в нём не разочаровалась и, если бы мне Бог дал силы, я занималась бы этим до конца дней моих. У меня замечательная дочь, замечательные внуки. Что ещё нужно?

Не знаю, сколько мне осталось… Но хотелось бы, чтобы искусство развивалось не только горизонтально, но и вертикально, ввысь.

Земля наша — живой организм, у неё есть вдох и выдох, мы сейчас на выдохе, такое время. Но будет и вдох, живое существо не может задохнуться! Да, мало талантов в музыке, режиссуре, актёрском братстве. Подождём.

***

Слово Мастеру — список статей

***