Русские или нет - кем считали себя донские казаки в XVII веке

Донские казаки играют большую роль в романе "Противу други своя", поэтому стоит задаться вопросом, считали ли он себя русскими людьми?В этом в этом блоге попробуем разобраться в этом достаточно сложном вопросе

Между  донским казачеством и южнорусским населением в XVII в. существовали  самые тесные связи – родственные, экономические, военные, иные, важность  которых для обеих сторон невозможно переоценить. Характер этих связей  позволяет, по-видимому, говорить о том, что область южнорусских городов и  Дон являлись в рассматриваемое время своего рода двумя составными  частями более крупного региона, начинавшегося от побережья р. Оки  (знаменитого «Берега» XIV-XVI вв.) и имевшего своей южной границей цепь  казачьих городков по Дону.
При  этом, думается, донское казачество можно рассматривать как своеобразную  форму экспансии населения южнорусской окраины в дикие степи Поля –  именно быт южных городов Русского государства в значительной степени  стимулировал укрепление и развитие в XVII в. сообщества донских казаков.
Перейдем  к вопросу о самосознании донских казаков. Прежде всего обращает на себя  внимание, что свое пребывание и деятельность на Дону казаки  воспринимали как службу великому государю. Об этом говорит формуляр  войсковых отписок в Москву, в которых казаки неизменно именуют себя  «государевыми холопями», т.е., собственно, служилыми людьми.
Данная  ситуация была вызвана тем обстоятельством, что казачьи военные  предприятия были в основном направлены (если не считать «воровских  походов» на Волгу и Каспийское море) против татар и турок, т.е. заклятых  врагов Русского государства, приносивших неисчислимые беды русскому и  прежде всего, конечно, «украинному» населению: татары своими набегами, а  турки в первую очередь скупкой русского «полона», а также военной и  политической поддержкой Крымского ханства.
Это  обстоятельство очень хорошо осознавалось казаками, считавшими  освобождение русских пленников из «бусурманской» неволи своей первейшей  обязанностью. Наиболее ярко эти черты казачьего самосознания отражены в  войсковой отписке в Москву от декабря 1637 г., излагающей мотивы похода  на турецкую-татарскую крепость Азов в этом году. Так, казаки писали, что  в поход под Азов они пошли «с великие скорби», «помня свое крещение … и  свою истинную православную крестьянскую веру».
В  частности, авторы отписки указывали, что из Азова чинилась «пакость  великая» украинным городам и весям, разорение «святым Божиим церквам», а  также пролитие «невинной крестьянской крови». Особое же негодование  казаков вызывало то, что «азовские люди» (они именуются «злохищреными  волками бусурманские веры агаренского исчадия поганского языка») «искони  поругалися … истинной православной крестьянской вере, и за море отец, и  братию, и сестер наших продовали на каторги, и коробли тем руским  полоном в Турскую землю грузили».
Лишь  затем казаки говорят о набегах азовцев под их собственные городки и  «великих скорбях и неволях», которые причинялись попавшим в плен  казакам. В целом, заключают казаки, они пришли под Азов за «веру  крестьянскую, и за … государя … и за единокровных братию свою хотя  померети». (Всего, согласно отписке от декабря 1637 г., в Азове было  освобождено около 2 тысяч русских «полоняников».)
Еще  одна характерная черта самосознания и политической идеологии донских  казаков, свойственная и русскому населению в целом, – это непререкаемый  авторитет великого государя. Фактически не входя в состав Русского  государства и не подчиняясь его законам, казаки тем не менее считали  себя государевыми слугами, гордились этим обстоятельством и всегда  готовы были демонстрировать свою преданность русскому монарху.
Вот лишь несколько подобных примеров.
Посланный  к казакам в 1635 г. с государевым жалованием воронежец В. Струков писал  в своем статейном списке следующее. На Дон он прибыл 25 апреля и  «государевы грамоты подал … атаманом и козаком тово ж числа». При этом  «отаманы и козаки государевы грамоты приняли с великою честью, поднели  на голову войсковой отаман Иван Каторжный, и государеву печать целовали»  (судя по характеру высказывания, данные действия были проделаны  войсковым атаманом), после чего эти грамоты «велели войсковому диаку в  кругу честь всем вслух».
В  войсковых отписках, направлявшихся по разным вопросам воеводам южных  городов, казаки неизменно указывают на свое подданство великому  государю. Вот характерный пример: «Великого государя царя и великого  князя Алексея Михайловича всеа Великия, и Малыя, и Белыя Росии  самодержца на Царев город воеводе Афонасью Федоровичю Норову его ж  царьского величества донские атаманы и казаки Осип Петров и все Войско  Донское челом бьют».
Перечисленные  выше обстоятельства позволяют, на наш взгляд, понять и тот смысл,  который в рассматриваемую эпоху вкладывался в понятие «казачья служба».  Дело в том, что выражение «служить казачью службу» довольно часто  встречается в челобитных донских казаков, подававшихся ими по разным  поводам в Москве.
Так,  донской атаман О. Лосев в своей челобитной, поданной в 1644 г., писал,  что он «на Дону служил … государю тритцать лет». Среди своих «служб»  великому государю он в первую очередь упоминает «погромы» татар на путях  их набегов «в Русь» и освобождение русского полона, а затем  неопределенно указывает, что «будучи на Поле», «везде тут … своею  братьею … государю служил». Из этих служб он приводил лишь азовские  события 1637-1642 гг.
Чаще,  впрочем, в челобитных просто говорится, что тот или иной донской казак  «служил … на Дону … государеву казачью службу». Столь же неопределенно о  казачьей службе говорится зачастую и в войсковых челобитных. Так, в  ноябре 1658 г. казаки писали в Москву, что они служат «всякие …  государевы великия и нужные кровопролитные службы». В частности, бьются  «с государевыми неприятельми – с турки и с татары … не щедя голов  своих», а также «раны и увечья» принимают и «ясырство» терпят (попадают в  плен).
На  наш взгляд, любые действия в степи, направленные против татар и турок, а  также выполнение разного рода указов из Москвы осознавались казаками  как служба великому государю. В частности, отправленный в 1646 г. на Дон  воронежский сын боярский Т. Кочапин показывал позднее в расспросах, что  при нем «у казаков был круг о том, чтоб им добыть языков азовских». Для  этого «кликали в кругу охочих людей, кто де похочет послужить  государю», отправившись в поход.
Однако  возникает вопрос: не являются ли слова о службе казаков вере и государю  лишь шаблонными фразами приказной терминологии? Можно ли с уверенностью  сказать, что приведенные выше формулировки всерьез воспринимались и в  казачьей среде? Думается, на этот вопрос следует ответить положительно.
До  настоящего времени дошли две войсковые грамоты внутридонского характера  от 1638 г. Они были посланы с целью созыва «в Войско» казаков из  городков для обороны Азова от турецко-татарского войска. При этом  грамота призывает «верховых атаманов и казаков» биться («стоять») против  неприятеля «за дом Ивана Предотеча (в Азове находился храм Иоанна  Предтечи) и за истинную непорочную крестьянскую веру».
Необходимость  обороны города аргументируется также тем, чтобы «государьскому имени в  ыных землях поношенья не было», а сами бы казаки не потеряли «своей  атаманской и молодецкой славы». Призывы эти повторены в грамоте дважды и  явно рассчитаны на патриотические чувства казаков.
Ту  же ситуацию видим и в «грамотке», отправленной вверх по Дону  собравшимися в Черкасском городке во время осады Азова казаками. Так,  сообщая об «оплошно» живущих под Азовом татарах, находящиеся в  Черкасском городке казаки призывали верховых казаков, которые «захотят  постоять за дом Пречистые Богородицы, и за московских чюдотворцов, и за  государское многолетное здоровье», идти к ним «в Черкаской», чтобы из  этого городка, прося милости у Бога и «у Пречистой Его Матери» над  врагом «промышляти, заодно в походы ходить» (июль 1641 г.).
Как  видим, религиозно-патриотическая фразеология широко использовалась и на  Дону. Причем призывы стоять «за веру и государя» дополняются лозунгом  отстаивания и укрепления «казачьей славы». Характерно при этом, что во  втором случае под «службой» православной вере и великому государю  подразумеваются прежде всего походы за добычей на крымских татар,  «оплошно» перегоняющих небольшими отрядами по 5-20 человек крупные  табуны лошадей из Крыма под Азов.
Населенный  казаками Дон был не только своего рода плацдармом русского населения в  степях, но и раскалывал татарский мир надвое, в результате чего одна из  частей этого мира (и, в частности, Большая Ногайская орда) вынуждена  была удерживаться в русском подданстве.
Об  этом прямо писал, например, Г. Котошихин: «а ежели б … не они, донские  казаки – не укрепились бы, и не были б в подданстве давно за московским  царем Казанское и Астраханское царствы з городами, и з землями». Помимо  того, пребывание казаков на Дону ослабляло татарские набеги на русские  территории. Конечно, донское казачество было не в состоянии пресечь эти  набеги вовсе, но оно затрудняло их и делало более опасными для  неприятеля. Все это очень хорошо осознавалось самими донскими казаками.
Так,  жилец И. Кузовлев, возвращавшийся осенью 1649 г. в составе русского  посольства из Турции и до Валуек ехавший вместе с посланной с Дона в  Москву казачьей станицей, показывал затем в распросе следующее. Во время  пути с Дона донские станичники, обсуждая между собой тяжелое на тот  момент военное положение казачьего сообщества, говорили между собой, что  без присылки к ним на помощь государевых «ратных людей» «им будет  худо». «А только де река Дон запустеет, – продолжали далее донские  станичники, – и государевым украинным городом от крымских людей и от  азовцев будет разоренье большое».
Сознание  своей принадлежности к православному миру, к Русскому государству  казаки зачастую не теряли даже во время военных предприятий, прямо  направленных против России и ее населения. Это относится, в частности, к  знаменитым «воровским» походам казаков на Волгу с целью грабежа русских  торговых караванов.
Вот  несколько подобных примеров. Весной 1659 г. сын боярский из г. Царицына  Герасим Быков, приехавший в этот город с государевыми грамотами из  Москвы, показывал в расспросе следующее. Когда он ехал вниз по Волге, на  пути «об урочище о Дубовом острове» ему встретились «воровские казаки» с  Дона, которые хотели его «розгромить» (ограбить). Однако когда сын  боярский сообщил казакам, что «едет он, Герасим, на Царицын и на  Астрахань с … великого государя грамоты наскоро», казаки «ево де,  Герасима, для того и не громили, пропустили мимо того урочища», хотя  вскоре ими же было разгромлено несколько торговых караванов, причем  грабежи сопровождались и убийствами.
Любопытно, однако, что в большинстве случаев казаки лишь грабили свои жертвы, сохраняя им жизнь и отпуская их.
Однако  совсем по-иному ситуация складывалась в тех случаях, когда «воровские  казаки» нападали на Волге не на русских, а на «бусурман», пусть даже и  находившихся в русском подданстве. Так, отряд казаков, отпустивший сына  боярского Г. Быкова, в том же 1659 г. напал на два струга с горскими  черкасами, узденями Казбулат-мурзы Черкасского, являвшегося вассалом  русского государя, ехавшими в Астрахань из Москвы.
В  ходе боя с «черкасами» и сопровождавшими их русскими служилыми людьми  казаки сломили сопротивление противника и, захватив струги, «тех черкас  всех порубили, а животы (т.е. имущество) поимали». Русские, вероятно,  были отпущены – об их гибели ничего не говорится. Таким образом, даже  поставившие себя своими действиями на Волге вне закона казаки, которым в  случае их поимки грозила смертная казнь, не теряли сознания своей  принадлежности к русскому населению.
В  этом отношении неудивительны свидетельства источников казачьего  происхождения, подобные следующим. Так, в Поэтической повести об  азовском осадном сидении (написанной в казачьей среде и от имени всего  казачества Дона), осажденные в Азове казаки говорят посрамленным  противникам, чтобы те сообщили «турскому царю», каково «приступать к  казаку рускому».
Очень  показателен и фрагмент из казачьей войсковой челобитной от 1658 г., где  живущие на Дону представители соседних народов авторами документа –  донскими казаками прямо названы, в отличие от них самих, "иноземцами".  На наш взгляд, очень сомнительно, что подобные фразы появились бы, не  соответствуй они собственно казачьим представлениям.
В  связи с этим думается, что для периода второй трети XVII в.  принципиально отмежевывать донских казаков от «руских людей» в отношении  этнической идентичности нет оснований: если казак был русским по  происхождению, то он, и будучи казаком, оставался «русским человеком».  Точно так же, безусловно, смотрели на казаков и в России.
Например,  посланные из Москвы в 1640 г. к мурзам Большого Ногая через занятый в  то время казаками Азов кн. Н. Белосельский и подьячий И. Хоненев писали  затем в своем статейном списке, что с ними к ногайцам казаки «послали из  Азова станицу свою – донских казаков всево только дву человек руских  людей, да осмнатцать человек татар, которые с ними живут на Дону».
Приведем  также отрывок из документа, где именно «казака» (а не «сходца» из  «Руси», как нередко говорится в подобных случаях в источниках) называют  «руским человеком»: в 1648 г. астраханские воеводы писали в Москву, что,  по донесению в Астрахань из Черного Яра, 4 марта 1648 г. стрельцы  привели в этот город «с степи руского человека Пронку Иванова. И тот де  Пронка в роспросе сказался, что он донской казак Клетцкого городка», был  взят в плен на р. Чир азовскими татарами, а затем из плена бежал к  Черному Яру.
Противопоставления  себя казаками жителям Русского государства по источникам второй трети  XVII в. не прослеживается. В условиях, когда само существование донского  казачества не мыслилось без притока свежих сил из Русского государства,  когда очень и очень значительное число донских казаков представляло  собой или непосредственных сходцев «с Руси», или же детей таковых в  первом поколении, иначе, думается, и не могло быть.
По материалам: Куц О.И. Донское казачество в период от взятия Азова до выступления С. Разина (1637-1667).