Кругом одни бастарды

«От ученых, поэтов, бойцов, до копченых под пиво рыбцов. 

От героев-отцов до детей-подлецов – Божий промысел, ты налицо!»

Олег Ладыженский

Смерть юного герцога де Лонгвиля (вот он) 

при переправе через Эйсел, кратко упомянутая в одной из предыдущих главок – одно из тех событий, которые заставляют заподозрить, что у мировой истории есть автор, а у автора – редкостно скверное чувство юмора.

Потому что история семейства де Лонгвиль началась с бастарда.  С Жана Дюнуа, бастарда Орлеанского (вот этого). 

Того самого – великого полководца, незаурядного дипломата, сподвижника Жанны д’Арк и человека, всю свою жизнь возвращавшего наполовину было завоеванное англичанами королевство французское на место, где стояло.  Дофин Карл, будущий Карл VII, за которого Дюнуа воевал, был ему не то двоюродным, не то сводным братом… Да, опять проклятая неопределенность.  Дело в том, что батюшкой Жана Дюнуа был Людовик, герцог Орлеанский, младший брат французского короля Карла VI Безумного (в буквальном смысле слова). У герцога имелась исключительно богатая личная жизнь, включавшая жену (Валентину Висконти, десятеро детей), любовницу (Мариэтту д’Энгиен, один ребенок – зато Жан Дюнуа) и, по слухам, королеву, Изабеллу Баварскую[1]. Так что многие современники, особенно сторонники англичан, сильно (и громко) подозревали, что Людовик Орлеанский приходится дофину Карлу не дядей, а вовсе даже отцом. Да, да, кругом одни… лица сомнительного происхождения.

Как известно из истории Жанны д’Арк, Карл VII был правителем недобрым и неблагодарным, но к родичу, у которого за спиной лучшее в стране войско, и который и сам-то проходит скорее по классу явлений природы, неблагодарным быть сложнее, чем к крестьянской девушке. Так что, по мере вытеснения англичан из страны, Жан Дюнуа, бастард Орлеанский, потихоньку сделался вице-коннетаблем, великим камергером, а также приобрел множество земель и титулов – включая графство де Лонгвиль, потом ставшее герцогством и давшее имя роду. (Еще он приобрел славу небезупречного, но доброго и порядочного человека, что для феодала и военного той поры – времени всеобщего запойного предательства – фантастика почище любых военных побед.)

А где-то к 1450 году  Карл VII сделал род Дюнуа младшей ветвью королевского дома. Да-да. С правами наследования.[2]

Дальше потомки Дюнуа, семейство д’Орлеан-Лонгвиль, процветали, насколько могли в тогдашней Франции, где то мор, то глад, то войны за веру… Семейная склонность к нарушению законов природы и общества в хорошую сторону периодически просыпалась и порождала исторические курьезы. Например, помимо всего прочего, де Лонгвили были католическими государями напрочь протестантского княжества Нёвшатель (что в Швейцарии)…  

Вокруг мир после Тридцатилетней, нетерпимость в цвету, «чья власть, того и вера».  А в Нёвшателе – это не проклятый католик, а наш князь, и не поганые еретики, а мои добрые подданные. И сидели там де Лонгвили удивительно крепко – настолько, что, когда после смерти последнего герцога парижский парламент назначил князем Нёвшательским принца Конти, сестра покойного герцога, Мария Немурская, в девичестве Лонгвиль, заявила, что Нёвшатель не входит в королевство Французское и Салический закон княжества не касается – то есть, наследует она… заняла место княгини де-факто и так и правила до самой смерти, а принца Конти жители в княжество просто не пустили, как рейдера на завод, потому что свои католики это одно, а чужие католики – совершенно лишние. 

А еще принцы крови и консерваторы де Лонгвили помогли Швейцарской конфедерации добиться статуса суверенного государства. Потому что то, что плохо для Габсбургов, хорошо для Франции, а швейцарцы – это не гнусные республиканцы, а наши ценные соседи.

Но всему приходит конец… 

Генрих II де Лонгвиль, умерший незадолго до начала нашей истории, был крайне неудачлив в личной жизни. Его первая жена умерла в 34 года, оставив только дочь (ту самую княгиню Нёвшательскую).  Вторым браком он женился на Анне-Женевьеве де Бурбон-Конде, красавице вдвое себя моложе, 

страстно желающей делать политику – причем, не в будуаре, а на площадях (ну а любовницей у него была не менее знаменитая воспетая Дюма интриганка и мятежница госпожа де Шеврез…) Согласитесь, неудивительно, что с таким набором он успел поучаствовать почти во всех смутах и неприятностях от времен регентства Марии Медичи до почти самого конца Фронды – куда сам не вступил, туда втянули любовница, жена или родня жены – или многочисленные любовники жены, так что закончилось дело тем, что он насмерть рассорился с ними со всеми и примирился с королем.  И за всем этим беспокойством не очень успел завести надежных наследников.

То есть, сыновей-то было двое, но младший, по общему убеждению, был рожден Анною-Женевьевой не от мужа, а от  Франсуа де Марсийяка, герцога де Ларошфуко, деятеля Фронды и знаменитого писателя (вернее сказать, писателем он сделался именно в результате поражения Фронды и разрыва с герцогиней де Лонгвиль –  раньше надо было). 

Тем не менее, Генрих II ничего оспаривать не стал – и ребенок, как рожденный в браке, официально числился де Лонгвилем.

Таким образом, у юного Шарля-Париса д’Орлеан-Лонгвиля, к удивлению юннатов, мать была одна, а отцов двое. (Или больше, поскольку, личная жизнь его матушки порой охватывала целые политические коалиции. Александр Дюма этот гордиев узел просто разрубил, приписав отцовство Арамису.)[3]  

Почему Генрих так поступил?  Может, тогда еще не хотел входить в клинч с семейством жены, а может быть, дело было в том, что старший сын, Жан-Луи-Шарль д’Орлеан-Лонгвиль, по мнению современников страдал каким-то душевным расстройством – а владения-то нужно кому-то оставить… Так оно примерно и вышло. После смерти Генриха, за права опекунства разразилась буквально война, а, сделавшись совершеннолетним, Жан-Луи-Шарль отказался от всех титулов и владений в пользу младшего брата и ушел в иезуиты. 

Новому герцогу, Шарлю-Парису, очень живому юноше, прочили блистательное будущее (и едва не сделали королем Польши)… но в 23 года после упомянутой переправы через Эйсел он по причине общей живости открыл огонь по пленным, которые почему-то возмутились и возразили как могли. Результат: что-то около 20 убитых французских офицеров, пуля в запястье Конде, мертвый де Лонгвиль, а голландцев никто не считал.

(Затруднимся сказать, что бы подумал Жан Дюнуа обо всей этой истории. Может быть, ничего особенного не подумал бы – глупости всех вообразимых и невообразимых мастей он в своей жизни повидал больше, чем хотел бы.)

Но не пропадать же всем этим владениям и всем этим перспективам (включая независимое княжество и права на престол). Так что Жана-Луи-Шарля извлекли из нафталина, то есть монастыря, и снова назначили герцогом – но, видимо, он и на самом деле был болен. Поездка в Италию вызвала некое обострение, его вернули в монастырь, где он и умер, естественно, не оставив наследников и породив последний де лонгвилевский курьез – в списке герцогов он одновременно числится третьим с конца и последним.

А вот у Шарля-Париса сын был. Но в линии наследования отсутствовал. Потому что Шарль-Парис изловчился и завел его не с женой, не со случайной девицей или залетною сатаной, а с Мадлен д’Анжен, дамой на двадцать лет себя старше – и на момент романа женой маршала Франции Анри де Лаферт-Сентера, человека легендарно жестокого, упрямого, завистливого, склочного и жадного[4]. Тут ни о молчании, ни о признании ребенка своим не могло быть и речи – мальчика прибрала семья отца, и он стал «шевалье де Лонгвилем», но до официальной легитимации наследовать не мог ничего и никак. Добиться же ее или завоевать собственную славу он не успел – в 18 лет погиб под Филипсбургом.

Таким образом, род, начавшийся с бастарда, фактически закончился бастардом. Причем дважды.

[1] Конечно, при таких условиях зарежут. Его и зарезали в 1407. Жану Дюнуа тогда было не то 4, не то 5 и дальше его воспитывали законная жена отца Валентина Висконти и старший сводный брат, Карл Орлеанский.

[2] Сейчас именно этот момент считается недоказанным – но очень долго все действующие лица и исполнители были твердо уверены, что так оно и было на самом деле. Достаточно сказать, что по состоянию на 1571 год, когда дело было зафиксировано документально, глава семьи считался принцем крови и это обстоятельство не оспаривалось никем, включая Карла IX.

[3] И если вы думаете, что это положение дел или история нашей героини, маркизы Бренвилье с ее множественными детьми от кого попало – знак какой-то избыточной безнравственности, вы ошибетесь.  Как пишет Мэтью Гербер (перевод наш) «В семье Фонтанж из провинции Овернь [кстати, одна из фавориток Людовика XIV происходила из этого семейства] за три поколения было рождено двадцать четыре внебрачных ребенка, что значительно превышало число законных потомков в роду. <…> Хотя семья Фонтанж, возможно, была крайним случаем, стоит отметить, что почти треть детей дворян в Оверни XVII века были рождены вне брака, в то время как среди простолюдинов за тот же период таких было только 1,5 %.» Matthew Gerber Bastards: Politics, Family, and Law in Early Modern France. Oxford University Press; 2012, стр. 52.

[4] Жадность, к счастью, порой торжествовала над прочими его качествами. Рассказывали, что когда он стал губернатором Меца, местные евреи пришли выразить ему почтение. «Я не желаю видеть этих негодяев, — закричал маршал, — это те, кто убили моего Господа». Но когда ему сообщили, что негодяи принесли в подарок 4 000 пистолей, он, внезапно смягчившись, произнес: «Прикажите им войти, они его не знали, когда распинали».