Сон в летний день.

Пока заканчиваю "Потьму" вот такой вот небольшой набросок. 

"Гнусаво воет труба. Этмон с трудом разлепляет воспаленные веки. Над головой рваный край полотняного навеса. Порыв ветра сносит его всторону и в глаза бьет яркое, обжигающее солнце, будто заполнившее собой все небо. Небо, оно действительно странное, не голубое, не синее, а какое-то грязно-желтое, затянутое белесым маревом. 

Сколько он спал? Час, два? Сколько прошло с последней атаки? Третий день поспать получается только урывками, по часу-полтора. Сначала марш, потом атаки, следующие одна за другой. Проклятые степняки будто и не устают, или их просто настолько много, что одни отдыхают, пока другие  сражаются.

Страшно хочется пить. Он трогает флягу, чувствует, что на дне еще плещется немного воды. Глаза и рот будто засыпали мелким, колючим песком, а потом хорошенько прокалили в печи. Язык словно чужой и ощущается как плохо прожаренный слизняк, вроде тех, которых жрут  "речные люди". Как говно, в общем.

- Идут! Идут! - кричит, надрываясь, ротный. Его лицо почернело от пыли, щеки запали, а левую глазницу закрывает окровавленная повязка. 

Этмон надевает шлем, покачивает, цокая языком,  пальцами небольшое забрало. Помялось. Возле левого шарнира глубокая царапина от удара топором. Он торопливо затягивает ремень нашейника. На нижней из трех пластин две свежие вмятины. Вчера стрелы попали. Или позавчера...

Подхватывает прислоненный к колесу фургона боевой молот.Рукоять, как ни протирай, одновременно и скользкая и липкая от крови и чьих то мозгов. Не самое, вероятно, подходящее оружие против конного лучника, но с фургона - самое то.

Опершись ногой на откинутую скобу вскакивает в фургон. Страшная вонь. Впереди, уже в нескольких шагах от фургонов лежат вповалку мертвые люди и кони. Вторые сутки или третьи... С выпущенными кишками и расколотыми черепами. На жаре. 

На полу кровавые пятна, внутренняя сторона высокого борта, обращенного к врагу вся будто в пеньках.  Как карликовый лес с карликовыми деревьями спилили. Это древки пробивших доски стрел с обломанными наконечниками. 

Стрелы и сейчас летят дождем. Оттуда, из клубов пыли шагах в пятидесяти от линии фургонов. Там то бесконечным, безупречным в своем порядке, хороводом, то совершенно хаотично, подобно стае рыбешек в море, движутся сотни и тысячи всадников на маленьких лошадках с коротко стриженными гривами.  Двурогие шапки, шлемы из кожи и стали, черные кожаные и тускло блестящие металлические доспехи. Треугольные полотнища знамен на длинных древках, значки с конскими хвостами, закинутые на спины щиты. И луки. Луки, бьющие на таком расстоянии с чудовищной силой и точностью. Сталь доспехов они не пробивают, но в Пятом Пехотном полные или хотя бы трехчетвертные латы только у офицеров от комроты и выше, ветеранов, которых в ротах не больше двух на десяток и всего личного состава первой роты первого батальона. 

Двое у бойниц. Стреляют из арбалетов. Седой кособокий лучник в шапели тычет пальцем в сторону врага. 

- Идут!

Этмон осторожно выглядывает в прорезанную в досках  бойницу. От пыльной стены, от толпы конных бегут, закрывшись щитам и смешно перебирая своими кривыми ногами, сотни степняков. С короткими копьями, саблями, булавами и топорами. Пешком им воевать непривычно, но их много, очень много. 

С соседнего фургона что-то кричат. Этмон поворачивается и видит, как кулем оседает на дощатый пол ротный трубач. Валится на землю вместе со своим громадным щитом Вируш.  Земляк и почти что одногодка, стоявший в проходе между фургонами. Повисает на цепях, дергая ногами. Стрела попала в глазницу. Прямо под срез шлема. 

- Вниз! Проход держи! - орет ротный. 

Этмон ошалело смотрит вниз, на Вируша, на цепи... 

- Давай вниз, ёб твою мать! - кричит командир.

Он прыгает прямо на щит, поскальзывается, едва не падает.Степняки уже близко, в десятке шагов. В шлем и кирасу бьет сразу несколькострел. Но хрена вам, не пробьешь!

Он поворачивается к набегающим врагам, поднимает молот. Один из степняков, рослый, с вислыми усами на загорелом плоском лице замахивается палашом. Арбалетный болт бьет его точно в лоб, раскалывая непривычного вида, дедовский еще поди шлем. 

На его месте появляется другой, но Этмон не успевает уже его разглядеть. Бьет молотом, прямо бойком, в темя. Хруст, кровавые брызги. Он бьет снова, чуть в сторону, "клювом" проламывая грудину еще одному степняку. Ему попадают по шлему, раз,другой, но саблей не пробить. В грудь тычут копьем. Наконечник соскальзывает куда-то вниз, хорошо что не в пах, хоть тот и закрыт,  и не в ногу. 

Этмон бьет снова, понимая что не успевает дернуть оружие на себя и прикрыться от нового удара. Топор бьет его наискось в подбородочную пластину. Его бросает вправо, молот вылетает из рук. Кто-то хватает его за плечо, он вырывается, бьет ногой в пах жутко воняющему конским потом и еще чем-то прокисшим, степняку. Тянет из ножен "потрошитель". В ногу пониже набедренника втыкается что-то острое и словно раскаленное. Он хрипит, задыхаясь, бьет не глядя мечом. Снова и снова. Кто-то визжит, как не человек вовсе, а свинья какая-то. Оскаленных ртов, бешенных глаз и блестящей стали перед ним все больше и больше. Нога подводит, он чувствует, что не то что сражаться, идти и даже стоять скоро не сможет. Сзади цепи и их уже не перелезть. И мочи нет, и убьют пока лезешь. 

Что-то мелькает слева и один из степняков перед ним падает с разрубленной до нижней челюсти головой. Алебардой с фургона кто-то дал. Этмон улыбается и вытаскивает левой рукой кинжал. Как он мог забыть? С кинжалом-то куда лучше! Он делает шаг вперед, занося меч для удара и..."