Сами играйте

"— Знаете ли вы, невежи, что даже мыши, убогие создания, собираясь в кучу, устанавливают порядок: одни подчиняют, другие подчиняются? И мыши, и обезьяны-братья, и мы, человеки! Се ля ви! В жизни ты должен или подчинять, или подчиняться! Или — или! Середины нет и быть не может!
— Ты, конечно, хочешь подчинять? — спросил Генка."

Мне достался Генка.

А хотелось сыграть Игоря. Игорь был мне понятен, я в то время не вылезал из этой роли. Как вторая кожа. На самом деле, никакой я не Игорь, и не был им никогда, но сокрушать сокрушал.

Проблема была в бороде, которая у меня не росла. Ну, не росла совсем. Три волосинки в четыре ряда. Волосинки длинные, если их не стричь, а подбородок и щеки, и подносье – голые, как у младенца. Но, я же - звезда, нет? Кому главная роль? Кому вот это:

«— Знаете ли вы, невежи..." 

Чужой текст, яркий и бессмысленный, но яркий. Не мне. А мне – другое. Что такое этот Генка? Ну? да и, вообще, мутная история, почему ее? Можно же что-то другое? Что это за «фратеры»? Кто так говорит? Что это вообще такое?

Сами играйте!!!

Наверное, я так бы и ушел. Скорее всего. Только в этот момент кое-что произошло. Не вообще произошло, а именно со мной. Случилось.

- Почему ты так считаешь? - Спросила меня одна девочка, из девятого класса, вывернув шею и довернув ко мне лицо, из положения "вид со спины в три четверти оборота".

Ничего такого, обычное дело.
Расскажу немного про ощущения:
убегая от друзей-одноклассников, отрываешься от них и, ощущая восторг и трудноопознаваемую радость, со всего этого разгона, с улыбкой на губах и счастием всего остального организма, врезаешься в мягкий живот действительности, а та пружинит, отталкивает тебя и ты со всего маху, прыгаешь на попу и, подпрыгивая по полу, словно мяч, застываешь с полным и окончательным недоумением, наполовину синий, а на другую половину - красный.

- Эти малолетки совсем уже охамели, - говорит старшеклассник своим друзьям, говорит снисходительно, с легким неудовольствием и презрением, - куда ты несешься, Олень?

Ты молчишь, просто потому, что вопрос до тебя не доходит, хотя ответ уже накатывается со спины и вот-вот тебя погребет под своей вертлявой тушей и придушит, как котенка.
такая жизнь.
Или,
паровоз. Пыхтит. Несется на всех парах. Летит из-за поворота. А тут...
белые рельсы разобрали...
Или нет, моста нет.
А паровоз не птица, с моста летает, как кирпич с крыши.
То есть, парит.

Почему так? белые, паровоз, рельсы. А потому, что не реальность, словно не с тобой. Каждый раз, как все такое случается, ты, получается, немного не в себе, вне себя. Вроде бы и ты, а находишься, все-таки, в позиции режиссера и придумавшего всю эту мизансцену. Ну, как бы, сверху и сбоку. Как-то так.

Со стороны смотришь. По желанию, и крупный план, и общий вид, и круговой обзор.

Так вот, повернулась эта девочка и паровоз упал с моста. Фигурально упал. А в реальности, я сидел на подоконнике в проеме распахнутого по случаю жары окна, на втором этаже окна. И меня физически снесло с подоконника. Ух.
Не, я не упал, вцепился в этот самый подоконник, сжал его до боли в своих пальцах и остался с будущей труппой больших и малых.
(все-таки, гаденькое слово).
Остался и пропал.
Ну, в смысле, куда я после всего этого, ух, денусь?
Во-во.

Многие девчонки у зеркала репетируют, оттачивают свое мастерство, многим это не нужно, само получается или и не нужно, чтобы получалось, и без этого все прекрасно.

Как бы там ни было, стал я Генкой.

В актеры идут мужчины, у которых есть некоторая избыточная чувственность, как бы, "женское" начало. И мужское, и женское в любом человеке есть само по себе, другое дело, что "принято" и "не принято", чего больше и чего меньше, чего хочется и чего не хочется.

А меня в детстве люди сильно интересовали чем-то. Я за них придумывал истории разные, подмечал их особенные особенности, пытался повторять, прочувствовать на себе.

Иногда это получалось и многое в этом человеке становилось тогда ясным и очевидным. Словно подключился к какому-то серверу, где хранятся личные данные объекта изучения. Иногда, не получалось и все оставалось на уровне грубого и площадного лицедейства.

Многие дети кривляются подобным образом. И не всегда это именно кривляние, часто, это все-таки способ познать этот странный мир. Может быть, не самый лучший способ, но, что есть, то и одеваем, и носим, и вынашиваем до дыр.

Стремление к красоте никому не чуждо.

Все люди, так или иначе, тянутся к красоте и все понимают ее, как ни странно, по-своему. Удивительно, но, когда соприкасаешься с настоящим, не с придуманным, а настоящим -это чувствуется.

После собрания акционеров нашего "театра", Вячеслав Александрович попросил меня остаться. Провел в свою подсобку, открыл окно, закурил.

- Ты понимаешь, что это про нас? Про всех нас?
- Нуу...
- Их всех убили, - сказал он и выдул струйку дыма в окно.
- Кого "их"? - спросил я и подумал, что было бы неплохо сейчас тоже покурить. Чтобы спокойно продолжать разговор по душам, вести, так сказать, неспешную философскую беседу.
- Их. Нас. Всех. И тех, кто под фанерной звездой, и тех, кто пьет у этого памятника, и тех, кто сидит в учительской. Всех. - Сказал он и затянулся, не то, чтобы жадно, но крепко.
- Даа? - подумал я.
- А можнаа? Я тоже посмолю, можнаа?
Вячеслав Александрович посмотрел на меня, чего-то там прикидывая, на закрытую на ключ дверь, хмыкнул и отвернулся к окну.
- Кури, - сказал он, пожимая плечами.

В те года, у разных сигарет были разные названия и на вкус они друг от друга отличались.
От "Космоса" хорошо леталось.
От "Опала" настроение опадало. Как листва. Такие они были, осенние, промозглые и к дождю.
От "Комуза" всегда возникало устойчивое желание срочно прополоскать рот. Сильно они были влажные и горькие.
От "БТ" возникало ощущение, что ты в танке, посреди сожженного поля пшеницы.
А от "Родопи" - ощущение, что ты в горах.
В общем, и цена у них была разной, и купить их было непросто.
К моменту, когда состоялся этот наш разговор, я уже догадался, что этих денег " на пирожок" на сигареты мне не хватает. И на кино, не хватает. И на коктейль в "кабаке". И на пиво. И на кое-что еще. Да и на пирожок, тоже, не хватает.
Поэтому я пошел на товарную станцию. За длиииииинным рублем. В первый раз было и страшно, и, как-то, неудобно. Народ на станции был грубый, эдакий, разный. Чуть-чуть меня посмущали, но в бригаду взяли. Чтоб девчонка "дала". Ну, так они поняли мое желание заработать карманные деньги. Я - не поправлял, могли и не взять. Работа была тяжелой. Для меня, семнадцатилетнего, но платили хорошо. Так что, втянулся.

Возможно, поэтому и закурил вместе с учителем в этой подсобке совершенно спокойно и уверено. Имел, так сказать, опыт общения с взрослыми людьми "на равных". Не сказать, что этот опыт мне был сильно нужен, но из песни слова выпадают сами и не всегда матерные.

- Ух, хорошо, - сказал я, изрыгая синий дым, - ну и? чего там?

Меня оглядели еще раз, с интересом, с таким, исследовательским, интересом, эн-то-мо-ло-гическим. Хмыкнули еще раз.

- Идея этой пьесы такая - что все - и живые, и мертвые - погибли на той войне, погибли в метафизическом плане.
- В каком, каком?
Меня осмотрели всего еще раз, с явным сомнением, прищурившись.
- Не придуривайся.
- Ладно, - сказал я, - я случайно знаю, что означает это слово, но по-моему - это бред, то, что они и мы, да? вот, что они и мы все, погибли. И вот, вот же, - я схватил листы с текстом, - где это? вот же. фратеры какие-то, то се, давайте бухнем.

Сколько времени прошло, а я до сих пор скучаю. По "умным" разговорам. Потому что - не треп, а все-таки потребность сделать мир лучше. Не денег срубить, не где и кого развести, а именно для всех сделать что-то правильное.

- И? - вопросительно на меня посмотрел Вячеслав Александрович. - И? Что же ты остановился?
- Нуу....

Цельное, сформированное представление с наскоку не разобьешь. Тут подумать нужно.
Короче, поговорили.
Во исполнение "идеи" предлагалось сделать фанерный, плоский макет обелиска, подсветить его, чтобы тень медленно втыкалась в побеленную стену, врастала в нее, а мне, предлагалось, разучить и исполнить, на одной струне песенку Окуджавы.
" А ты с закрытыми очами..."
Меня беспокоило, где мы все это возьмем и кто это все делать будет. Его, Вячеслава Александровича, это не беспокоило, он знал, где это взять и кто это сделает.
Всю эту советскую светотехнику мы с ним волокли из Русского Драматического, как списанную и никому не нужную, загружали и разгружали. Ее было много, а нужно было еще больше.

Играть на одной струне "Кузнечика" казалось мне не "камильфо". Я говорил, а давайте я аккорды подберу? А мне говорили, что этого делать не нужно. Что, на одной струне, достаточно.

И я этого не понимал.
Да и песенка, хорошая, да, но не современная какая-то, так.

Тем удивительнее было во время спектакля поймать ощущение. Я не знаю, как там в зале было, кто, что почувствовал, а вот я именно во время спектакля "поймал". Волос встал дыбом. Слезы потекли. Сами.

"Вставай, вставай..."