За Победу

Подступает девятое мая. Такой праздник, который у каждого свой и у всех одинаковый.

Было время, когда ветераны ходили по улицам, ели мороженное, работали на заводах, вели бухгалтерию, сидели на складах и чем еще только не занимались. Их было много. Их приглашали на торжественные мероприятия, сажали в президиум, ставили для них трибуну. На столах стояли графины с водой и граненные стаканы, столы были украшены кумачем, а над столами, за спинами ветеранов крупными буквами выделялись громкие надписи. 

С Днем Победы!

9 Мая!

С праздником!

Ветераны, звеня медалями, проходили на возвышение и рассаживались. Орденские колодки носили редко, чаще в повседневной жизни, да и то, далеко не все. А в этот день одевали медали и ордена, у кого они были.

С трибуны, поочередно, поздравляли всех с праздником, наказывали учиться хорошо, слушаться папу с мамой, быть готовым продолжать дело Ленина, встать на защиту нашей советской Родины, если это будет нужно и, по примеру отцов и дедов, дать врагам, как следует. Чтоб им икалось.

Про это снимались хорошие фильмы и дерьмовые фильмы, про это пели, про это говорили, про это учили Василий Теркин и Молодая Гвардия. И это было правильно. За фашистов никто не хотел играть, хотели играть за партизан и Красную Армию.

Ветеранов было много, в каждом дворе, практически в каждой квартире. То есть, мы их видели в живую, разговаривали с ними, любили, разглядывали их с любопытством и жадно внимали историям. Любым историям.

С трибуны говорили за партию и коммунизм. Убедительно говорили, с жаром, иногда с пылом и часто энергично. И их слушали, но не особо вслушиваясь.

Без трибуны ветераны превращались в обычных людей, бабушек и дедушек. Своих, чужих, не важно. Родных.

Они, эти обычные люди, любили и ненавидели, радовались истрадали. Все, как у всех. Пели песни, собирались в компании и пели, выпивали, закусывали и пели. Иногда танцевали. Всегда в этот день поминали ушедших. Но - скупо, без громких фраз, без соплей.

Всегда ставили фронтовые сто грамм и кусок хлеба. 

О войне говорили крайне не охотно, но когда говорили, говорили о странном.

Не о героизме.

Рассказывали забавные истории, хохмили. И пели.

Пели песни своей молодости и пели хорошо. С чувством. А идеологически правильные советские песни только слушали. Не подпевая.

Кого-то из них я помню и они со мной, пока я сам жив. Но многие воспоминания поблекли, выгорели, как фотографии тех лет.

Помню дядю Трошу, мы у них жили "на квартире", снимали времянку, потому что были без своего жилья. Удивительный человек. Добрый, распахнутый и волевой. Душа.

Воевал с первого дня, потому как был пограничником. Два ордена Славы. Жаловался, что третьего не дали. Представление отправили, а не дали. Очень сокрушался.

Когда мы переехали к ним во двор и стали там жить, часто собирались вместе, часто посиделки устраивали и пели, и водочку попивали и всякое было. Сын у него был возрастом моего папы, недотёпистый. И он их обоих учил жизни. Что это такое, спрашивал он их, показывая на живот. Очень небольшой, смею вас уверить. Куда это годиться? Ну-ка, пошли, вскакивал он из-за стола и тащил их к турнику. Давайте, говорил он им.

И те - давали. Двадцать раз.

А на одной руке, можете?

И нет, на одной руке они уже ничего не могли, и уголок держали недолго, и подъем переворот у них получался так себе. 

Ему же, было за шестьдесят. Крепкий, сухощавый и сбитый такой. На одной руке начинал подтягиваться и держал уголок. Больше пятидесяти раз.

А мне один раз показал, как правильно нужно работать с ножом.

А о войне прибаутки только.

Помню дядю Колю, который приходил к нас в класс, после торжественного собрания. С единственным орденом Красной звезды на груди.

На войне был окопником, а потом в разведку ходил.

Он говорил нам.

Ребята, вы не особо слушайте то, что с трибуны говорят. Война это плохо совсем. Всем плохо. И дай Бог, говорил он советским школьникам, чтоб ее никогда больше не было.

- А как же?

Ну, так-то - все правильно говорили вам, только, что это выступающий о самой войне вам может сказать, если он всю войну по складам просидел?

И я помню, как меня поразила эта правда. У каждого своя правда о той войне.

Рассказывал он много, о портках, которые надо стирать часто, когда бомбят или артподготовку ведут. О звуках, с которыми летят разные снаряды. О том, что твоя пуля не свистит.

Рассказал случай в разведке. Когда две разведки встретились у большого сарая с сеном нос к носу. Наша и фашисткая. Встретились, друг другу в глаза посмотрели, и отползли друг от друга, а потом каждый пошел своей стороной сарая за линию фронта. Наши к фашистам, фашисты к нашим. И на наше недоумение, усмехнувшись, сказал.

Всем жить хочется. И боевую задачу нужно выполнить во что бы то ни стало.

А как же немцы наших? Могут же?

Могут. Но на то есть боевое охранение. У них задача не допустить. А наша задача найти нужного языка для командования. Вот так-то.

Я далек от мысли делить ветеранов на настоящих и не настоящих. Все теперь настоящие, все, кто ту войну прошел. На фронте и в тылу. Все.

И моя бабушка, которая вытянула двух малых сыновей, работая по двенадцать-шестнадцать часов в день и умудряясь вязать варежки для бойцов. Кто-то ее заставлял? Нет. Она этим даже не гордилась, просто вязала, писала письма хорошие и отправляла посылки.

Дед, папа папы, который, как дядя Троша, был пограничником и в 41 погиб, как погибли практически все, там, на той границе.

Папин отчим, что служил железнодорожником и помер от рыбьей кости на перегоне в 42, подавился. Разве он и такие, как он не достойны нашей памяти? Достойны.

Те, кто ел лебеду и нес свои украшения, свои обручальные кольца, чтобы построить танк, самолет, заплатить за лендлиз.

Ленинградцы. Как сказал Токтогул: "дети мои".

Эвакуированные.

Все.

И за всех.

За всех нас.

За каждого.

За весь наш "Бессмертный полк". 

И за тех, кого мы забыли или никогда не знали.

За каждого из них.

Светлая память и низкий поклон.