Казалось бы, при чем тут BLM?

Уже пару недель, читая новости, постоянно вспоминаю два случая из детства. Казалось бы, давно и прочно забытых, но вот, навеяло...

Случай первый

Последний урок. Последние минуты до звонка. Мы уже сложили портфели, сидим за пустыми партами, ждем. Вдруг троица в ряду возле двери, известные хулиганы, подрывается с мест и вылетает за дверь.

В гробовой тишине учительница объявляет:

– Пока они не вернутся, никто больше не выйдет.

И запирает дверь на ключ.

Звенит звонок.

Все сидят на местах, все в той же мертвой тишине.

Учительница поднимает голову от журнала, где что-то отмечает, окидывает нас взглядом, с усмешкой качает головой. И я понимаю: она это всерьез. Не выпустит из класса никого, пока эти придурки… Они ведь не вернутся. С чего вдруг? Уже наверняка в троллейбусе едут домой. А нам теперь ночевать на полу в классе… За что? Почему?! Не мы же убежали. Не мы виноваты. Так почему наказывают нас?!

Слезы вырываются из глаз потоком. Все расплывается. Я всегда веду себя хорошо, делаю уроки, слушаюсь старших. Так почему теперь должна, голодная, спать на полу? А те, кто в самом деле виноват, спокойно доедут до дома, пообедают и лягут в мягкую постель… Надо было убегать с ними! Но откуда мне было знать?!

– Я тебя отпускаю. Иди, – прямо надо мной раздается голос.

Не успев даже обрадоваться, я хватаю портфель и бегу к открытой двери, пока она не передумала снова. Остальные продолжают сидеть. Кто-то с мольбой кричит мне в спину: «Скажи им, чтобы вернулись!»

Забрав пальто, в вестибюле сталкиваюсь с одноклассниками: их отпустили всего через несколько минут после меня. Всех. 

Можно сказать, история закончилась хорошо, да и вообще ничего такого уж страшного не случилось: подумаешь, задержали после урока на десять минут. Но то чувство внезапного удара в спину, несправедливости и своего полного бессилия перед ней (авторитет учителей у нас тогда был незыблем, протестовать никому в голову не пришло, не только мне) запомнилось очень остро.

Случай второй

Третий курс универа. На большой перемене проносится слух, что после пар нужно будет идти в актовый зал и слушать там выступление кандидата в мэры, посещение обязательно.

Я никуда идти не собираюсь. За кого голосовать, уже определилась. Перед последней парой иду в гардероб забрать дубленку.

– Вещей никому не выдаем, – отрезает бабушка-гардеробщица. – Приказ Светланы Степановны.

Я так обалдеваю, что даже не нахожусь с ответом. Ладно, досижу пару, может, это недоразумение разрешится.

После пары староста строит нас и ведет в другой корпус – забирать вещи тех, у кого они там. Рядом точно так же, смирными стадами, бредут другие группы.

Я все еще не могу поверить, что это происходит с нами. О том, как сгоняют на митинги, а потом и голосовать за нужного человека, бюджетников, у нас не слышал только глухой, но мы-то не бюджетники! Наш универ частный, лучший в стране, гордящийся своими связями с Европой, современностью и прогрессивностью…

Возле гардероба заведующая учебной частью с ненавистью шипит на двух отпрашивающихся девочек: «Вы так все расползетесь…»

С вещами топаем обратно. На всех дверях стоят люди из учебной части – бдят, чтобы никто из студентов не улизнул. Даже возле неприметной дверцы под лестницей, где студенты обычно курят, чтобы не попасться на глаза никому из старших, – даже о ней вспомнили и перекрыли.

Когда проходим мимо крыла, занятого арендатором, несколько человек с вещами бегут туда. Конечно, там же тоже выход на улицу, до него не дотянулись! Жаль, я свою дубленку так и не смогла забрать… Надо было сдавать в этот гардероб, а не в тот, где не выдавали. Но откуда мне было знать?

Рассаживаемся в зале. Меня трясет все сильнее, жар, сердце колотится. Как они могут? Мы им не скот! Так почему с нами поступают как со скотом?!

Девочка, сидящая прямо передо мной, вскакивает с места и бросается к выходу. Но ее перехватывают и отправляют обратно на место.

Я едва слышу, что говорят со сцены. Врезались в память только последние слова кандидата: «Возьмите меня на работу, я вас не подведу». Тоже типа современно, по-европейски. Перед толпой студентов, которых насильно согнали слушать его речь. Кафка бы оценил. Может, он, конечно, был не в курсе, это наша Светлана Степановна расстаралась для дорогого гостя. А ведь тоже столько красивых слов говорила про свободу, уважение к личности…

Домой я мчалась, ничего не видя от ярости и унижения. Они должны за это ответить! Наверняка это незаконно. Я напишу во все газеты…

Но отец охладил мой пыл. Сказал, что если я с другими студентами поднимем шум, этим воспользуется другая партия, соперники той, от которой кандидат. Эту другую у нас в семье не поддерживали, лить воду на их мельницу – почти как сотрудничать с фашистами в годы войны. Даже если «свои» ведут себя как полные свиньи, лучше они, чем фашисты. Так и не вышло страшной мести.

Казалось бы, при чем тут нынешние протесты за океаном? При том, что там тоже виноваты одни, а наказывают совсем других. Унижают тех, кто и так был согласен со справедливостью требований протестующих, в буквальном смысле ставя их на колени. И те, кто попал под этот каток, наверняка чувствуют такое же бессилие, ведь, заявив о своем несогласии (не с целью, она-то как раз благородная и правильная, а с методами ее достижения!), автоматом окажутся в рядах тех, кого сами же презирают и ненавидят.