Рецензия на сборник рассказов «Пастуший рог полесского ветра»
Возмутительное безобразие! Просто слов нет: всего пять! Только пять историй! А ещё? Изо всех сил надеюсь, что автор продолжит этот сборник: надежду внушает плашка «в процессе». С нетерпением жду – и понимаю, что такие истории не родятся быстро. Настоящая сказка должна созреть в душе, как плод.
А всего пять ужасных сказок мою душу не насытили. Я бы прочёл сборник толщиной этак с «Войну и мир» – но, предположу, и тогда хотелось бы ещё. С горя сходу перечитал – и снова перечитал. Пока – первая книга на АТ, написанная до сих пор не знакомым мне автором, которую очень захотелось перечитать сразу, как закончил читать последнюю страницу.
Потому что дорогой товарищ Пяткина пишет о том, что и моё тоже. Мне страшно близок мир мифологического сознания, Мир Внизу, мир потаённый, прикрытый от обыденно поверхностного взгляда кисеёй будничных мелочей, а поверх – тоненькой плёночкой рационального разума. Я тоже там был и сказочные мёд-пиво пил, те самые, что текут по усам, а в рот не попадают, оставляя взгляд совершенно трезвым, даже когда вокруг начинают твориться настоящие чудеса.
Наш друг Векша увидела у мира, описанного в сборнике, что-то общее с вечерами на хуторе близ Диканьки. Сходство есть – но на меня пахнуло, скорее, тёмным ветром из Полесья Куприна, его «Олесей», «Лихорадкой», «Лесной глушью». Куприн – не так лихо красочен, как Гоголь, и, я бы сказал, более суров. У Гоголя в самых ужасных историях – привкус легенды, народной песни – или уж байки, рассказанной ночью на тех же вечерах, которые, скорее, вечорницi или досвiтки. У Куприна – холодный ветерок беспощадной реальности то и дело сдувает флер чуда, как вечерний туман: мир бывает безжалостно жестоким, рассказали сказку – и окунулись в быль. Такое же чувство вызывают и истории Пяткиной: сказки – складки, а это быль, я хорошо понимаю, насколько тут всё взаправду. Хотя… в лесном гостиничном комплексе «У свата», куда попал незадачливый миротворец, гуляли определённо гоголевские черти, которых ещё больше испортила современная цивилизация.
Мне бесконечно мил язык этих историй, вернее, смесь русского и украинского языков, звучащая, как песня – очень яркий, очень выразительный, очень колоритный говор. Я узнаЮ героев, живых, неживых и никогда не живших – да вот, да, такие они и есть в нашей славянской, полуправославной, полуязыческой системе сказочных координат. К примеру, Смерть – именно такая, вот один в один такая: суровая посланница Господа, вершительница Его воли, но при этом с ней можно договориться, бывали прецеденты. Именно с этой Смертью ухитрялся заключать договоры во времена царя Гороха бравый Солдат – для всех славянских сказок и легенд её образ един.
Существа с другой стороны бытия тоже кажутся старыми знакомыми. Да, именно таковы ангелы – как тот, с лицом молодого Гагарина. Да, черти – те самые, прямо вот натурально из нашего общего подсознания: у них чёрная щетина и свинячьи или обезьяньи хари, они не особенно злобны, но пакостны, их можно отвлечь от охоты за грешной душой картами или ещё чем-нибудь грешно-завлекательным. Антипка Беспятый – чуть выбивается из этого ряда чертей обыкновенных, типичных и правильных… но на то он и герой, практически наравне с людьми. У него даже случается душевная борьба – если мы считаем, что у нечистых духов может быть какая-то душа: ну определённо ведь не зря его выгнали из пекла! Даже мимолётных пробуждений совести чёрту не положено… но чёрт – такой уж непростой персонаж: в славянском фольклоре он тоже, случается, творит добро. Вот заносит его. Ну просто потому, что Господь в любом случае сильнее, а все черти – бывшие ангелы. Мне это кажется особой чертой и особой прелестью нашего фольклора.
Цур и Пек, твари-проклятия, всегда готовые вцепиться в живое и сожрать, должны были бы сильно перепугать, но описаны настолько… чуть не сказал, узнаваемо – что испугали меньше, чем могли бы. А ещё я умилился огненному змею – он правильный, он обязательно должен проживать в мире нашего мифологического сознания, но ведь все же забывают, никто не упоминает… а тут – вот он, красавец, славянский инкуб! Его следы можно разыскать в русской классической прозе, в фольклорных сказках – но не в современном славянском фэнтези, вот же парадокс! Тем радостнее была встреча - а истории он всегда создавал чрезвычайно драматичные.
Меня очаровала лисунка – и заворожил лес. Вообще, кажется, «Бранець» – моя любимая история из этого сборника, хотя это очень условно, я перечитывал все. Просто – это так красиво, так верно, так близко душе… Правда лисунки – архаичная правда верного слова, а лес – дикая свобода, так он и описан. Вообще, этика нечистой силы не показалась мне инопланетной, как товарищу Векше. Она архаичная, честная этика мифа, человеческого детства, когда слово вяжет крепче цепей и режет острее ножа, когда словом можно отвести или навести беду, а сверхъестественные сущности связаны странными обрядами. Это инстинктивно понятно ребёнку в человеческой душе – до сих пор: заклинанием «мирись-мирись и больше не дерись» можно остановить ссору, а божья коровка непременно улетает на небко, где у неё детки. Чем взрослее человек, тем слабее и отдалённее голоса этой наивной веры… но даже в текущей реальности она может вдруг встать в полный рост: наш мир – много сложнее и неожиданнее, чем кажется.
А главное чудо этого сборника, по-моему – это любовь, щедро разлитая по страницам. Любовь и доброта – любовь родителей и детей, теплейшие семейные связи, любовь к живому, жертвенная любовь к беззащитным, любовь к доверившимся… Из тёмных углов архаичного кошмара, из чуланов, обитаемых проклятиями и наговорами, из безнадёжного вкрадчивого ужаса близкой смерти – герои неизменно выходят на свет. Очень-очень близкий мне подход.
Спасибо, автор. Позвольте, пожалуйста, подарить вам картинку, нарисованную под впечатлением - лесной костёр.
