Рецензия на роман «Десять минут чужой музыки»

По следам одного метатекста

рецензия 

У меня мало времени, а дело не терпит. Я предлагаю вам хорошо заработать. Соберите оркестр, но не из щеголей с парадными лицами мертвецов, которые в музыкальном буквоедстве или что еще хуже в звуковой гастрономии забыли о душе музыки и тихо мертвят эстрады своими замысловатыми шумами, – нет. Соберите своих, заставляющих плакать простые сердца кухарок и лакеев; соберите своих бродяг. Море и любовь не терпят педантов. Я с удовольствием посидел бы с вами, и даже не с одной бутылкой, но нужно идти. У меня много дел. Возьмите это и пропейте за букву А. Если вам нравится мое предложение, приезжайте…

А. Грин

Хороший тон для ркцензента – читать произведение и не читать предшествующие рецензии, однако не удержался, прочел и их. Разумеется, сразу возникло желание дискуссии, которое все же удержу при себе. 

Итак, роман «Десять минут чужой музыки» Катерины Гашевой.

Во-первых, никакая это не фантастика в привычном понимании, или не более фантастика, чем, скажем, «Приглашение на казнь» Владимира Набокова или его же «Под знаком незаконнорожденных». 

Набоковская линия у Катерины прослеживается не в языке (тут я могу согласиться с Робином, в смысле аллюзии на Стругацких) а в фантасмагоричности мира, сложной системе двойников, отражений, присутствии и даже обозначенности deus ex machina (Автора). Автор, в метафизическом смысле, приходит в роман в образе Яны, и, здесь прав Дин, - практически не происходит развития ее образа, или происходит, но в той незначительной степени, в какой меняется сам автор (Катерина) за время написания романа. 

По сути, серьезные перемены происходят только с одним героем – Антоном, но об этом будет «во-вторых». А в рамках первого пункта, двойничества и набоковских аллюзий стоит сказать об отмеченной Ириной Валериной похожести имен. 

Антон-Алекс-Артур. У Набокова в «Приглашении на казнь» (а ведь тут у нас, кстати, приглашение на казнь – центральное событие текста) все герои мужчины – альтер эго Цинцината. У Катерины названная тройка – безусловно, части одной и той же личности. 

Герой (с поврежденной в результате детской травмы эмоциональной сферой), логик (не способный видеть мир глазами) и редактор (рефлексирующая личность). Не случайно же все трое – братья. Антон и Артур по отношению к переводчику Николаю. Антон и Алекс – понятно. Чуть более сложная (менее очевидная, но она, по-моему, есть) связка – Мальва – Маргарита Латушь – бессловесная Ирина. Здесь связь прослеживается на уровне анаграммы: МАЛьва – МАргарита ЛАтушь (РИта) – ИРИна. 

На самом деле, таких и подобных кодов в романе много. Здесь я привожу их для примера. И возникает одна важная для меня мысль. Яна-Катерина (Автор) не является одним из главных героев романа. Она (они) – обстоятельства героя. 

А теперь «во-вторых». Это тоже код. Код Антона. С которого начинается и которым заканчивается роман. Потому что, в-третьих, нет и не было никакой Объединенной Лингвистической республики. А был мальчик, и было смутное время (а когда оно у нас не смутное?). Мальчик, который придумал и написал Мир. Ну, не было у него другого выхода, ведь убить и умереть – это не тот выход, который мы ищем в литературе. Наверное, поэтому, линия переводчиков – для меня в романе важнее всего. 

Они – эффекторная часть любой книги, воплощенные (так Катерина воплотила книжных героев в Бессловесных) собеседники, способные убрать ненужный (неправильный) абзац, переделать концовку – а кто из нас, читателей, нее хотел, что-то изменить или дополнить в читаемом, соблюсти права героя, наконец.

Переводчик Николай спасает мальчика, который затем проходит долгий путь к самому себе, к себе-автору, минуя стадии «немопишущего», «лгущего текстом», чтобы осознать в итоге, что он может читать, может писать. Т.е. преодолеть чудовищную метафору жизни и прийти… к чему? 

Катерина дает ответ на этот вопрос. Или даже перечень ответов. Начиная с истинной концовки: «Я хотел писать, я, наконец, хотел писать. <…> Я хотел написать хорошую книгу о Яне, Алексе, родителях, об отце Николае и еще, может быть, об Аде. Пусть она родит своего ребенка, и пусть будет все хорошо. Потому что я всех люблю и ненавижу, а еще я напишу о том мальчике, которого я убил, напишу, что он вырос и стал настоящим»

И заканчивая названием романа. Которое – рецепт: «…вот, жило такое племя с очень самобытной музыкой. Ученый привез им музыку Европы и включил… всего на десять минут. Представь себе! Десять минут чужой музыки изменили племя навсегда. Всего десять минут…».

Около четверти века назад мне в руки попался сборник фантастики (один из первых послесоветских), в котором был рассказ об эксперименте, где мальчика с задатками гения специально оберегали от влияния культуры. Но к нему прорвался некий «доброжелатель», дал прослушать музыку, Моцарта, кажется, и мальчик, глядя на осень за окном. Выдал: «Роняет лес багряный свой убор…» и понял, что лучше не скажешь. 

К чему это я? Да, наверное, к тому, что в начале, действительно, было слово. И путь Автора – бесконечный подбор имени бога. И автор знает, что имя подобрать нужно, но совершенно не представляет, зачем оно нужно. 

И Артур записывает ненаписанные (простите за тавтологию) стихи Яны, и Антон находит на книжном развале сборник их, ненаписанных.

А иначе:

«– Эй, братка, патронов не подашь?

– Патроны стреляешь? 

– Не сигареты же. Я не курю. Так дашь? Один хотя бы.

Было глупо давать один патрон. Один – это для себя. Я ссыпал ему в кепку горсть. Не жалко.

Попрошайка поблагодарил, прижимая к груди тощую руку. Я усмехнулся. Вот так и финансируются бандитские группировки.

… Когда я уже углубился в тоннель, сзади раздался выстрел».

В этой сцене - четкая (для меня) аллюзия на «Сны» Куросавы, оттолкнувшись от которых легко вернуться к роману, ибо текст его предельно кинематографичен. 

Автор (в-четвертых, если не путаю) почти не пользуется приемом, требующим «голоса Копеляна за кадром». Потому что «прозрачность» - основа общественного уклада ОЛР. Прозрачность, которой не может набоковский Цинцинат и не хочет гашевская Яна.

Текст, при всей его хронологической запутанности, оказывается весь на виду, внутренний мир героев выражается в их словах и действиях, а не подсмотренных-подслушанных вездесущим Автором мыслях. И из-за этой же прозрачности, мне-читателю негде укрыться от выстрела эмоционального снайпера, а потом верить или не верить, потому что: «…никто со скалы не падал. Никто не падал с этой чертовой скалы! Не ломал ребер, не сворачивал шей, никто не пострадал. Всем просто показалось. Все это голография и спецэффекты».

PS. И, да, я знаю, что жанр рецензии предполагает наличие определенной логики, определенных структурных элементов и всякого еще в том же роде. А мне хотелось бы добавить, только лишь, что роман «Десять минут чужой музыки» в первую и главную очередь - роман антифашистский. Это важно для автора, важно для меня, пусть я так и не решил, хорошо это или плохо, подарить людям «десять минут чужой музыки».  Потому что, как пишет Катерина, «все мы станем настоящими». 

Разве этого мало?