Возвращение в Швамбранию

Перечитал "Швамбранию" Кассиля. В семь лет, когда я читал эту книгу в первый раз, я смотрел на все описанные в ней события глазами главного героя. Сейчас, в тридцать лет, мне захотелось посмотреть на ту же самую историю глазами её автора - взрослого человека, который писал о своём детстве. На протяжении всей книги Кассиль муссирует идею "мы придумали себе страну, потому что мир вокруг нас был уродливым и несправедливым, мы хотели его изменить, но могли только прятаться от реальности во вздорные фантазии. А потом пришла революция, и нам объяснили, что надо не тратить силы на бесплодный вымысел, а делать дело и менять реальный мир вокруг себя". И, как это бывает с текстами, написанными в 20-30 годах, автор не просто пытается поделиться тем, что думает и чувствует - он прямо в процессе написания книги сам пытается отформатировать свое мышление, привести свои мысли, чувства, вкусы в соответствие с тем, какими им следует быть, на каждом шагу сверяясь с камертоном "правильного" ощущения и "правильного" восприятия, в котором явно проступает облик сами-знаете-какой идеологии. И этот постоянный акт самонастройки на нужную частоту пугает, как душевная болезнь (которой он, впрочем, и является).

Даже в семь лет, ещё ничего не зная ни про революцию в России, ни про массовый психоз, как главный признак тоталитаризма, я уже чувствовал, что что-то здесь не так, и что, какой бы дурацкой ни была эта Швамбрания, герои книги совершают самое настоящее предательство - они оплевывают, предают, высмеивают свои детские воспоминания, свое воображение, самих себя, в конце концов, ради того, чтобы быть частью коллектива, чтобы их признали, приняли, позволили им быть "как все". И то, что этот акт самооплевывания и торжественного отречения от собственного Я изображается, как хэппи энд, не могло обмануть меня даже в семь лет, когда я никак не сумел бы оппонировать взрослому автору "Швамбрании" - не было у меня в том возрасте ни знаний, ни нужного понимания людей, ни жизненного опыта. Я даже не осознавал, что автор лжёт (и прежде всего самому себе) - где уж мне было разобраться в механизме этой лжи! Но главное я понимал. Я точно знал, что мне пытаются внушить, что обе пирамидки белые (см. психологический эксперимент с белой и черной пирамидкой). И что тут уже неважно, что со мной посредством этой книги разговаривает взрослый человек, который говорит о том, что видел сам, а я могу это представить только по его рассказам. Все равно я прав, а автор - нет. Черная пирамидка - она _черная_, хоть ты тысячу раз назови ее белой и напиши об этом ещё тысячу страниц.

Сейчас я могу сказать больше. "Швамбрания" - это история о том, как революция ломает и коверкает внутренний мир человека. Старый режим, в котором жил автор до революции, был плох: казарменные порядки, тупость, произвол, удушливая косность и невежество - короче, все, что Лев Кассиль описывает в первой части книги ("Кондуит"). Но этот авторитаризм, при всей его жестокости, требовал только подчинения. Рабского, унизительного, глупого (стойте навытяжку перед инспектором, кланяйтесь, сняв фуражку за околышек, сидите в классе без обеда...), но при этом - внешнего, чисто формального. Те же директор и инспектор, притесняющие гимназистов, знали, что те их высмеивают, ненавидят и всегда готовы подстроить им какую-нибудь пакость. И им не приходило даже в голову потребовать от тех, кого они тиранили, любви.

Режим, пришедший им на смену, был подлее и страшнее - он хотел не только твое тело, но и твою душу. Ты должен любить Старшего Брата. Ты должен любить людей, которые выселяют тебя из дома, которые вытащили из твоей квартиры пианино, за которым твоя мать пыталась заработать хоть немного денег, давая уроки музыки (и вот ты вместе с матерью идёшь в ЧК, чтобы вежливо попросить у предводителя ограбившего тебя быдла разрешения забрать хранившиеся внутри пианино письма). В старой школе оставляли в классе без обеда - в новой школе мало просто выполнить приказ, оставшись в классе без обеда, чтобы рисовать плакаты против тифа. Нужно сделать это с криками энтузиазма. Нужно, задыхаясь воодушевлением, объявить себя по этому случаю "красными безобедниками Революции". И вот уже главный герой в сопровождении толпы таких же малолеток и _обожаемого_ ими всеми комиссара ЧК идёт выселять из квартиры семью девочки, в которую он был влюблен. Неудивительно, поэтому, что "старый мир" Швамбранию не трогал, а в "прекрасном новом мире" она тут же начала мешать и коллективу, и начальству, и на Лельку с Оськой начали отчаянно давить, чтобы заставить их отречься от Швамбрании. Причина была абсолютно та же, по которой у детей "врагов народа" потом требовали отрекаться от родителей и по которой в повести Макаренко науськанные им подростки злобно оплевали память своего товарища, покончившего с собой из-за несчастной любви. Ты не имеешь права ни на что интимное и сокровенное; твои стремления, твоя любовь, самые глубокие тайники твоей души - все это должно принадлежать ИМ, и только им. Ты должен вывернуться наизнанку, обнажить перед ними свое беззащитное нутро и отдаваться, отдаваться, отдаваться до конца, не допуская мысли, что тебя насилуют - вот что такое "тоталитаризм".

Автор "Швамбрании", даже будучи взрослым человеком, продолжает ощущать все ту же травму, тот же внутренний разлад - во-первых, это ощущается в том ерническом и преувеличенном ожесточении, с которым он высмеивает свои детские фантазии, во-вторых, в ни к селу, ни к городу добавленному в предисловие пассаже, как он в детстве слишком долго сосал соску, и как он возненавидел книги и фантазии, которые напоминают "утешительную соску" (ну зачем, казалось бы, взрослому человеку с таким ожесточением ещё раз распинать ошибки и привычки, которые он перерос и которые больше не имеют к нему никакого отношения?..), и в самом эпилоге книги (несмотря на его ернический тон). И наконец, главное доказательство того, что развенчанная и оплеванная автором Швамбрания болела в нем всю жизнь - это его же собственная повесть о Синегории, где во весь рост встаёт мечта о том, чтобы волшебным образом соединить несоединимое: раз нельзя отрываться от коллектива и верить во что-нибудь своё, пусть в новую Швамбранию играют целым коллективом и на пользу обществу!

Это могло быть смешно, если бы прежде всего не было трагично.