Память металла (нанохулиганство)

Немного тёмная сказочка.

* * *

Они даже тащили полупустые вёдра как-то нехотя — ну горит дом Коваля, что с того? Всю жизнь он с огнём играл, вот огонь и пришёл его забрать. Стоит ли ему мешать? Каким-то чудом Коваль, с опушки увидел дым и понял, что это над его домом. Когда добежал уже всё пылало. Люди только без вины опускали холодные глаза. Только Саша, дочерин друг, почему-то плакал.

Коваль понял — нырнул в пламя к дочери. Бесполезно, но не мог же он просто ждать? Обожжённый и ослеплённый он метался по раскалённым комнатам, среди треска чудился захлёбывающийся её крик.

Очнулся Коваль в красноватом мраке. Спину холодил металл, покрытый глубокими бороздами. Вскоре начал возвращаться слух — всё громче доносились стоны, всё ближе гремели исполинские молоты.

Ковалю показалось, что неясная темнота потолка начала медленно приближаться. Она быстро разогналась и рухнула чёрной плитой. Болью и грохотом смяла всё существо Коваля.

В памяти пролетела его жизнь, кузня, заискивающие и злые лица селян, что и боялись его, считали колдуном, но неизменно приходили со своими просьбами. Кузня, лица — всё постепенно осыпалось седым пеплом, оставался лишь последний крик дочери. Коваль хватался за него, выныривал из мрака и снова оказывался лежащим на потусторонней наковальне.

Снова опускался молот-потолок. Снова Коваль хватался за воспоминания. Каждый удар, не разбивал их, а лишь сильнее впечатывал.

В жуткой дали раздался громоподобный возглас удивления и Коваль оказался в горниле.

Огонь принял облик врагов, хитрецов, завистников. Они раскрывали рты с длинными обжигающими языками, смеялись, льстили, ругались, но Коваль и при жизни заглушал их звоном молота, а теперь в памяти звучал и голос дочери — она уже не кричала, а что-то негромко читала.

Тело Коваля светилось алым, он снова лежал на металле и видел падающий молот. Коваль выбросил искры гнева, ссыпал окалину мелких обид, но продолжал держаться.

Снова и снова его раскаляло горнило, студила вода, крушил молот. И наконец, из темноты кто-то с довольной усмешкой прогрохотал:

— Тебя не перековать.

Очнулся Коваль в красноватом полумраке рассвета — лучи низкого солнца пробивались меж поросших бурьяном обугленных стен и балок дома.

Коваль удивлённо вскочил, слишком резко — почерневшие балки не выдержали, с грохотом рухнули на него.

Он не ощутил боли — его тело оказалось странным покрытым окалиной живым металлом. Коваль повёл плечами, выбираясь из звала, рядом кто-то знакомо вскрикнул, засуетился, а потом ойкнул и застонал.

— Саша? — догадался Коваль.

— Не забирай! — рыдал Саша. Через полуразваленную стену Коваль видел странно светящееся тело, видел чёрное мерцание страха вокруг головы, частую пульсацию сердца и вспышки боли в сломанной голени.

— Дочь мою так и не нашли? — спросил Коваль.

— Н-нет. Люди боялись. Место п-плохое. Только я п-прихожу, — Саша показал измятые цветы.

— А поджигать не боялись.

Саша молча дрожал и плакал, зажмурив глаза. Осторожно сдерживая силу, Коваль тёплой металлической ладонью коснулся Сашиной ноги, увидел как встрепенулась боль, нахлынул страх.

Левая рука его обернулась наковальней, правая — молотом. Коваль тепло улыбнулся и ударил. Брызнули яркие искры цвета боли.

— Глаза открывай, — сказал Коваль.

Долго не веря, Саша ощупывал себя. Ступал на ногу, смотрел на странного кузнеца.

— Почему? — наконец, спросил он.

— Не знаю, — опустил голову Коваль. — Зла я не держу. Может поэтому.