Воспоминания старого пэра

Когда я был молодой и веселый (и еще даже не окончил институт), я уже сочинял стихи. И имел некоторые амбиции с этими стихами продраться в публикацию.

Много, много позже я понял, что продираться, собственно, тогда было не с чем, потому что из тогдашнего мне не стыдно показать буквально пяток стихотворений. Сколько-нибудь сносно я начал писать в то время, когда публикация меня уже не интересовала: на "русалочках" больше зарабатывал, а славы не искал ни тогда, ни сейчас.

Чтобы было понятно: ставка гонорара поэту в СССР составляла от 1 до 3 рублей за строчку (почему Маяковский писал лесенкой, поняли?). То есть, если у вас приняли в журнал и напечатали сонет, то вы стали на 14 рублей богаче. А стипендия (не повышенная) была 39 рублей в месяц.

Прорваться в печать даже с очень хорошими текстами было сложно, в редакциях "своих" хватало. Мне бы тогда походить на поэтические семинары -- и я даже начал было, к Ряшенцеву при журнале "Юность" -- но, во-первых, быстро выяснилось, что ничего конструктивного оттуда вынести нельзя (обсуждение стихов шло в стиле "кукух и петушка", или как там у Крылова), а во-вторых, я уже тогда был законченным интровертом, и синхронное общение лицом к лицу было для меня тяжелым испытанием.

Кстати, Ряшенцев, если кто не знает, автор текстов песен к мюзиклу "Д'Артаньян и три мушкетера" -- и тот, кого покойный Анатолий Иванов высмеял в пародии за строчку "Площадь круга, площадь круга -- два пи эр". ("Где вы, Ряшенцев, учились? В ЦПШ?" -- и тут, видимо, нужно примечание, что ЦПШ -- это не "Центральная партшкола", как сейчас думают многие, а церковно-приходская школа.)

Чтобы отфильтровывать энтузиастов с их самотёком, на входе в редакции имелись так называемые "литконсультанты", задачей которых было то, что сейчас кличут "обесцениванием".

И вот как-то я напечатал кучку стишат и засобирался в редакцию, предлагать. По коему поводу написалось у меня вот такое стихотворение (не вошедшее, естественно, в кучку):

Стихи мне в голову стучат,

томят, проклятые.

Возьму машинку напрокат,

перепечатаю.

Надену старые штаны

(они немаркие),

пиджак свой клетчатый, а вниз -- 

рубашку яркую.

У гардероба задержусь:

ну что, красавец я?

(к литконсультанту ухожу,

мне надо нравиться).

Стихи с опаской подаю:

не знаменитый я.

И глянут в рукопись мою

глаза сердитые.

Уткнутся в рукопись они

и заскользят по ней.

(Вот тут немаркие штаны

и пригодятся мне.)

Что будет дальше -- огорчусь

или обрадуюсь -- 

то будет дальше. Не хочу

вперед загадывать.

Была б у критика хоть раз 

не тяжела рука...

Ну что ж. Ни пуха, ни пера

мне пожелайте-ка!

18.12.1978

Ходил я не один раз и не в одно место. Вот еще один стих, про впечатления от хождений:

Хоть были пальцы прозой испачканы,

он из стихов у меня

строчки, как сигареты из пачки, 

вытаскивал и разминал.

И строчка -- сразу вся -- пропадала

в его огромных руках,

и смысл теряла, и распадалась

крошевом табака.

А он, хоть видел и сам, что гадит,

старался, спокоен и хитр,

в слишком крепкие строки владить

глупый свой ватный фильтр.

Он тыкал пальцы свои равнодушные

в слово, в строку, в стих -- 

и слово рушилось, и строки рушились,

и стих намокал и тих.

30.09.1979

Между прочим, если честно, оба этих стихотворения гораздо лучше, чем то, что я носил тогда пристраивать.