Стихи о книгах: Марафон

– Кому посвящена песня? – резко и недовольно перебил Удухт, но приготовления к обезглавливанию знаком велел приостановить.

– Моей несостоявшейся возлюбленной, – Акарч замялся, припоминая, – кажется, я её знал до перехода в посмертие. Потом позабыл, и вот…

Правда, если начистоту, менестрель даже теперь так и не вспомнил ни одного любовного эпизода из своей жизни до бальзамирования. Да и песня: кто разберёт, откуда она взялась?

– Название песни? – продолжил допрос Удухт.

– «Сдамся», – вымолвил Акарч первое пришедшее на ум.

– Как-как?

– Точнее, «Сдамся я не без боя», – поправился менестрель, – посвящено прекрасной и недоступной девушке по имени Оксоляна.

– Отлично, – ухмыльнулся Удухт, кочергой прижигая хвост демону, обнаруженному где-то на правом плече, – можно петь с самого начала.

– Нет, точнее, называется так: «Я сдамся, но с воем»…

И Акарч снова запел, радуясь, что песня по ходу дела вспоминалась без малейших затруднений.

– «Я слыхал, я давно про тебя слыхал, и стонал, сочиняя вирши. Я в могилах и склепах смотрел. Я хотел разыскать среди слизкой груды слипшихся тел – плоть прекрасной вампирши.

Я искал, я повсюду искал твой оскал, я свои телеса таскал к сотне скважин замочных, я так выл и визжал, и красиво, визжа, подвывал – «У-у-у!!!» – в нежной страсти порочной.

И я нашёл, я явился к тебе на стол, я пришёл изысканным блюдом. Эй, зверьё, отведай же мясо моё пред всем собравшимся людом.

Ты жрала, ты так много меня сожрала, тебе всё было мало! Ты жевала, глотала, и, жуя, мне ещё врала, что уронила сало, ты полную пасть всего моего набрала и всё моё на свой кулак намотала.

Ты пила, ты много чего пила, и мною запила! Ты под окнами мою тень ждала, ты подлым обманом ночь у меня купила. Ты пила, ты визжала, как мерзкая злая пила, ты визгом меня гнобила. Ты рубила меня топором, ты задела меня бедром и всё отдавила, я сидел от тебя под столом, а ты чешуйчатым ржавым хвостом – хоботок мне пилила.

Кто ты есть, и как можно так много съесть? Я не знаю, кто и что ты такое. У жратвы и быдла есть тоже честь, я не стану молча в твои жвалы лезть: я не сдамся без воя.

Ты свинья? Отожрать бы ряху – мечта твоя. Свиные глазки, запах гнилья и фартук вечно замызган. С такою свиньёй кабаны веселятся толпой, тебе мой забавен печальный вой. Но я не сдался без визга.

Ты свинья – буду именно так называть тебя – демонического суккуба. Ты свинья, и не в силах даже дотумкать я, почему так ругаюсь грубо. 

В миг слиянья с тобой кто же я такой? Да, дерьмо, но оранжевенького цвета. Я дерьмо, но особенное дерьмо, отложило себя само, и собою само воспето.

Ты пила, ты ела и вновь пила, и вновь тебе было мало. Ты последние крохи мои жрала, ты мной давилась и мной блевала. 

Кто теперь есть я – блевотина твоя – одиноко лежит и не знает, где ты. Так оставила ты драгоценного зла цветы совершенно одних на свете.

Ты свинья, ты грызла кости мои, свинья, ты выпила мой бальзам пополам с дрянным клямским пивом. Ты свинья, ты взяла мою тень, свинья, и обратно не отдала, а я всё ждал сиротливо! Ты гадина подколодная, уши протри раза три, это всё пою тебе я, менестрель Акарч, хриплым гласом визгливым!»

Вот так песня! Акарчу теперь казалось, что подобного он прежде и вовсе не пел, а не просто подзабыл за годы актёрского заработка.

– Я ошибся, – выдавил он из себя признание, – песня эта не моя, и посвящена демоническому суккубу.

– Не страшно, – ухмыльнулся палач, – это было заметно по ней самой.