Следите за руками! Доводы 7 - 9

После выкидывания в мусорную корзинку откровенной подтасованной ерунды остается три прямые или видоизмененные цитаты.

«Пушки с крепости палят» -- слегка видоизмененное «Пушки с острова палят».

«В гробе девица лежит» -- а это и вообще не цитата, это отсылка к образу.

«А теперь ты помолись и спокойно спать ложись».

Первый и третий случай вполне соответствуют версии о «заражении» чужим текстом. Настолько, что пишешь и даже не замечаешь, что это цитата. Иногда такие цитаты всплывают из глубин памяти. Мне доводилось на такое натыкаться не раз. Например, в «Черном замке Ольшанском» Короткевича я с диким изумлением обнаружила цитаты из очаровательного старого чешского детектива «Шаг в сторону». Ни на миг не думала и не думаю, что Короткевич сознательно попятил чужие удачные формулировки. Просто бессознательно всплыло в голове когда-то читанное. Случается и с прозаиками. А с поэтами – сплошь и рядом. Особенно в фольклорных жанрах. 

Сказитель фольклора безостановочно импровизирует, опираясь на огромное количество готовых, «стандартных» элементов — словесных, фразовых, композиционных и прочих: фольклор — материал для создания фольклорного произведения. <…>Чем напряженней импровизационность литературного творчества, тем чаще возникают в нем сознательные или безотчетные «цитаты», перефразировки, аллюзии «чужого слова», мелодии чужих ритмов, рефлексы чужих образов. Без этого импровизация попросту невозможна, и аллюзионность, входящая — в разной мере — в состав многих стилей, стилю импровизационному свойственна органически. Память импровизатора — особая, не сознающая себя, «беспамятная память». М. Петровский, «Книги нашего детства». 

Подлинно народная поэма-сказка «Конек-Горбунок» не могла не впитать в себя уже существующие элементы – и не только из фольклора, но и из авторского текста «Царя Салтана», впитать неосознавамо для Ершова, но с несомненной художественной необходимостью. Не потому, что Ершов импровизировал – а потому что сам жанр носит импровизационный характер и в силу этого требует подобных заимствований.

И все-таки я иногда задумываюсь – а насколько неосознанно Ершов обратился к заемным формулировкам и заемному образу? Нет, я не о плагиате, я о другом. Но – давайте все-таки по порядку.

А порядок требует от нас перейти к следующему доводу ревизионистов.

Довод восьмой: в пушкинской библиотеке сказка хранилась на полке, предназначенной для различных литературных мистификаций, анонимных и псевдонимных изданий.

Нет, я опять-таки не буду унижать себя возражениями типа «мало ли что и куда слуги переставили во время уборки». Для начала, прибегать к таким жалким доводам просто неприлично. А для продолжения, место свое на этой полке «Конек-Горбунок» занимал по праву.

Во-первых, право это давало поэме имя ее автора. Петя Ершов любил мистификации и принимал в них участие. Полагаю, все знают, что Козьма Прутков – это А.К. Толстой и братья Жемчужниковы. Есть версия, что некоторое участие в этом, как сейчас бы сказали, литературном проекте принимал А. Аммосов и даже М. Лонгинов. И совершенно точно установлено, в том числе и со слов Жемчужниковых, что среди соавторов Козьмы Пруткова был еще один человек. А именно – Петр Ершов!

Однако не только соавторством с А.К. Толстым и Жемчужниковыми юноша из Тобольска обеспечил своей книге место на пушкинской полке с мистификациями. Фокус в том, что Ершов утверждал, что просто-напросто пересказал слышанную им с детства русскую сказку почти дословно, просто придав ей стихотворную форму. Так вот – это мистификация. Натуральная. Махровая.

Потому что такой русской сказки нет.

Есть сказки, отчасти совпадающие с сюжетом «Горбунка» -- с того места, где главный герой нанимается на царскую службу, подвергается оговору и т.д. Желающие могут найти их в собрании Афанасьева. Но эти совпадения не полностью точны, а главное – конь в них ни разу не горбунок. И получает его герой совершенно иначе. Получить волшебного коня, объездив волшебную кобылицу – это очень древний мотив. И для русских сказок нехарактерный. К тому же есть вероятность, что соответствующие русские сказки с частичным совпадением – результат обратного пересказа. Это не Ершов на них основывал свой сюжет, это сюжет из поэмы ушел в народ и подвергся переосмыслению. Мне такого рода пересказы попадались у самых разных народов. Есть шотландская сказка, пересказывающая с дополнениями шекспировского «Макбета». Есть грузинские сказки-переложения «Витязя в тигровой шкуре» -- а это сюжет несомненно авторский. Так что появление частично совпадающих по сюжету сказок может иметь и более позднее и вторичное происхождение. А именно такого сюжета, повторяю – нет.

Точнее, его нет в русских сказках. 

Википедия утверждает, что народный первоисточник у Ершова все-таки был. Только это не русская сказка, а чувашская. Названного в википедии издания чувашских сказок я не нашла, так что уверять не стану – но вот начало второй части «Конька» довольно точно передает не русские, а вот именно что чувашские сказочно-мифологические мотивы, причем в позднейшей, современной Ершову версии, когда конь уже заменил оленя. Ну, и чувашский анклав относительно неподалеку от места проживания Ершова был, да. Так что с тем, что первоисточник – чувашская сказка, я склонна согласиться. И тогда возникает вопрос – а насколько бессознательно Ершов оставил в тексте поэмы или заимствовал пушкинские слова и образы? Только ли бессознательно? Или он оставил их, заметив, а то и взял – намеренно, чтобы дополнительно «русифицировать» таким образом сюжет, сделав мистификацию окончательно состоявшейся? Вот этого мы уж точно никогда не узнаем. Остается разве что предполагать.

Но если предположение хотя бы отчасти справедливо, Пушкину такая шутка не могла не понравиться!

И наконец, последний довод ревизионистов, довод девятый: филологи нашли в тексте поэмы отражение знакомых Пушкину, но не Ершову псковских диалектизмов.

Ну – упс. Кто-нибудь объяснит мне, что такое «отражение диалектизмов»? Друг Аркадий, не говори красиво…

Ладно, пес с ним, с отражением. Диалектизмы, значит. Псковские. Знакомые Пушкину, само собой. И… не знакомые Ершову?!

Хорошо, наверное, быть филологами. Я имею с виду, такими филологами, у которых отражения. Достаточно красивых слов. Ни историю учить не надо, ни географию. Люди, милые, дорогие – речь идет о Сибири! О крупнейшем плавильном котле России (и не только России, но сейчас не это важно)! В Сибирь бежали – из разных областей России. В Сибирь ссылали – из разных областей России. Для заселения Сибири туда выводили владельческих крестьян – из разных областей России. Туда назначали служить – из разных областей России. И вы всерьез полагаете, что житель Сибири так-таки никогда и не слышал всех этих говоров и диалектов?

Хорошо быть филологом с отражениями. Но моя рука все-таки тянется к канделябру.

Нет, если уж рассуждать о том, кто и что мог знать, то следует приглядеться – а есть ли в поэме слова и детали быта, в той или иной степени чужие как раз не для Ершова, а для Пушкина?

Есть.

Но вот о них я буду говорить отдельно. И не сразу, а через несколько дней. У меня свои тексты не кормлены, не поены, не умыты, не причесаны, плачут, к автору хочут... в общем, мне нужен тайм-аут для работы. А уже потом я вернусь к разбору "Конька. Ибо дилетантское филоложество -- наше почти все.