Следите за руками! Доводы 5 - 7

Настало время вернуться к аргументам ревизионистов. 

Довод пятый: черновиков «Конька» не найдено. 

И это ровным счетом ничего не доказывает.

Черновик мог потеряться, мог так или иначе погибнуть во время исторических событий, случившихся с той поры, его мог уничтожить сам Ершов по причинам, названным выше. Но даже если бы удалось найти рукопись, выполненную рукой Ершова, это все равно ничего бы не доказывало. Скажу страшное – даже если бы удалось найти рукопись «Конька», выполненную рукой Пушкина, это тоже не доказывало бы ровным счетом ни-че-го.

Почему?

А потому, что речь идет об эпохе, когда не только компьютеров и принтеров, не только ксероксов, но даже пишущих машинок еще и в помине не было. Переписать не только стихотворение, но и объемную поэму было нормальным обыкновением. Списки ходили по рукам. Простейший пример: Лев Сергеевич не потаил рукопись «Бахчисарайского фонтана», и списки разошлись настолько широко, что когда поэма была издана, половина тиража застряла на складах: обладатели рукописной копии не спешили расставаться с деньгами и выкладывать их за печатный экземпляр. Любой рукописный экземпляр доказывает лишь, что данный человек своей рукой написал этот текст. Но переписал он его или сочинил – на этот вопрос наличие рукописи ответа не даст. 

Есть еще одно соображение на сей счет. Представьте себя на месте А. С. Вам принесли рукопись поэмы-сказки. И она вам ужасно нравится. Будет ли она издана и когда – под вопросом. Переписать текст – норма, вы и раньше переписывали тексты, которые вам нравились. Но автор еще недостаточно опытен, и поэма все-таки нуждается в редактуре. И вы рады оказать начинающему, но такому талантливому поэту необходимую помощь. Внимание, вопрос: а который экземпляр удостоится ваших редакторских пометок? Будете ли вы черкать и дописывать в авторской рукописи? Хорошо ли это, не хамство ли это? И – удобно ли это вам? Работать с чужим почерком – или с текстом, который вы уже переписали своей рукой удобным вам образом? ИМХО – второй вариант и проще, и удобнее. Так что даже если вдруг обнаружится текст «Конька», написанный рукой Пушкина и с его пометками, это не докажет ничего сверх уже известного – а именно, что А. С. редактировал «Конька-Горбунка».

Довод шестой: экземпляры поэмы в библиотеках Жуковского и Смирдина не содержат дарственной надписи Ершова, а ведь они помогали с изданием «Конька».

Так ведь они и дарственной надписи Пушкина не содержат.

Для начала я вообще не поручусь, что это экземпляры, подаренные Ершовым. А для продолжения – а кто сказал, что даже и в этом случае Ершов стал бы подписывать книгу? О том, что статус «Конька» среди современников был невысок, мы уже упоминали. Тот же Белинский, к слову сказать, разнес «Конька» в хлам. И не он один. С какой стати Ершову делать дарственную надпись на том, что считается любительской поделкой? Из самомнения? Так и человек не тот, и времена не те. Это в наши дни любое чучелко, едва успев выбиться в блогеры средней руки, в состоянии послать свои колченогие вирши королеве Елизавете II с подписью «Лизке от Васи Пупкина». Для воспитанного скромного провинциала из Тобольска юного Пети Ершова лезть с дарственными надписями к Смирдину и тем более Жуковскому – немыслимо.

Довод седьмой: а все равно похоже на «Царя Салтана» написано. И даже прямые цитаты из Пушкина есть.

Да, и то, и другое написано четырехстопным хореем с парной рифмовкой. И то, и другое обладает ярким выразительным языком. Вот только выразительность эта, если приглядеться, схожа только на первый взгляд, и притом весьма поверхностный. И если любой четырехстопный хорей с парной рифмовкой приписывать А.С. – уж больно много кругом таким манером Пушкиных разведется. 

А вот цитаты – дело другое. Для меня это очень сильный аргумент.

Но не в пользу авторства Пушкина, а против.

Если бы речь шла не о Пушкине, а о Блоке… тогда – да, тогда бы я не сомневалась ни секунды. Блока, ведомого его фонетикой, постоянно уносила волна поэтических реминисценций. Он цитировал постоянно – и других, и себя. Иногда он ловил себя за руку и указывал: например «Молчите, проклятые книги» -- это видоизмененное майковское «Молчите проклятые струны!». И так далее. Чаще Блок этих цитат – прямых или видоизмененных – просто не замечал. И самого себя он цитировал подобным образом постоянно. Для него эта черта свойственна в российской поэзии в наибольшей степени. А вот для Пушкина – в наименьшей. А. С. мог возвращаться – и возвращался – к темам, которые когда-то оставил или недораскрыл, к образам и приемам, которые не получили достаточно сильного воплощения. Но возвращаться к уже написанному? Повторять единожды удачно найденное? Еще раз механически воспользоваться уже бывшим в употреблении приемом? Нет, это все-таки не про А.С.

Зато это очень даже про Ершова. Про тобольского мальчика, настолько восхищенного Пушкиным вообще и его сказками в частности, что он даже и не замечает «заражения» парой-тройкой чужих образов или приемов! 

Нет, я НЕ считаю, что эти немногие «цитаты» -- результат пушкинской редактуры. Не хочу унижать таким предположением ни А. С, ни Ершова. Пушкин – настоящий поэт, ценящий чужое своеобразие. Гадко и глупо предполагать, что он при редактуре стал бы всобачивать цитаты из себя самого. Не хочу я унижать подобным предположением и себя. Слишком легко было бы объяснить редакторским вмешательством А.С. все, что угодно. Не будем уподобляться шулерам-ревизионистам.

Давайте лучше посмотрим, что именно они называют цитатами из Пушкинского «Царя Салтана» -- не забывая следить за руками.

Остров Буян.

Вы серьезно? Нет, это вы серьезно?! Общефольклорное «на море-окияне, на острове Буяне» -- это тоже цитата из Пушкина? А где тут мой канделябр!

Царь Салтан.

… Говорят, такие страны есть, милая девушка, где и царей-то нет православных, а салтаны землей правят. В одной земле сидит на троне салтан Махнут турецкий, а в другой – салтан Махнут персидский; и суд творят они, милая девушка, надо всеми людьми, и что ни судят они, все неправильно. И не могут они, милая, ни одного дела рассудить праведно, такой уж им предел положен. У нас закон праведный, а у них, милая, неправедный; что по нашему закону так выходит, а по ихнему все напротив. И все судьи у них, в ихних странах, тоже все неправедные; так им, милая девушка, и в просьбах пишут: «Суди меня, судья неправедный!» А то есть еще земля, где все люди с песьими головами.

Это говорит Феклуша из «Грозы» Островского. Что же получается – Островский тоже Пушкин? А может, и Феклуша – Пушкин? Ну… может, люди с песьими головами так и считают.

А на деле все оказывается гораздо проще. Подобно тому, как шайтан – это черт не нашего Бога, салтан (народная форма от «султан») – это басурманский царь. Это слово может употребляться в народе и как название царской должности – «салтан Махнут турецкий» -- и как имя собственное – «басурманский царь Салтан». И Ершов, у которого крестьяне спрашивают приезжих купцов на пристани, нейдет ли царь Салтан басурманить христиан, намного ближе к этой общенародной традиции, чем Пушкин, который сделал своего царя Салтана отнюдь не басурманским владыкой. Он и вообще изрядно пошутил с именами – то-то бы посмеялся валлийский Гвидион, узнав, куда угодило его имя и что с ним сделали. Сочетание в одном произведении, а в нем – в одной семье имен Салтан и Гвидон, принадлежащим разным хронотопам, должно было создать – и создавало! – образ вымышленных сказочных краев, страны Нигде-Никогда. И эта художественная цель Пушкина бесконечно далека от того употребления, которое словосочетанию «царь Салтан» дает Ершов вслед за народной традицией. 

В общем, канделябр обретается рядышком, и это хорошо.

Потому что если разгрести гору аналогичной чепухи, остается ровно три цитаты, которые – с некоторой натяжкой или без нее – действительно можно считать цитатами или отсылками к Пушкину. Но вот о них мы поговорим в следующий раз, потому что для меня они довольно тесно связаны со следующим доводом ревизионистов и его разбором.