«Точка активации» длиной в 26 лет. Часть 3. Буратино как русский национальный герой
Автор: Александр ХолмовНикаких нам тут Дэвидов и Барнетов, у нас Россия.
- ...Скажите, как его зовут?..
- Бу!.. Ра!.. Ти!.. Но!
<предыдущая часть> <следующая часть>
Время, как вы помните, поджимало. Я кое-как закончил сценарий, и Андрей подал его на конкурс. Незадолго до этой финальной точки между нами состоялся примерно такой разговор.
Андрей. Все-таки шансов немного. Вот если бы...
Я. Что - если?
Андрей. Понимаешь, их у тебя всех зовут по-английски.
Я. Ну, они в Англии живут.
Андрей. Это да. Но просто скажут - у нас же русское кино, при чем тут какие-то Дэвиды и Барнеты...
Я. Дэвид Барнет - это имя и фамилия. Это не Маркс и Энгельс.
Андрей. Ну да, ну да. А нельзя чтобы их звали по-русски? Петя там, Маша... А то скажут - народу это не нужно...
Я. ......................................... и свой грант себе засунут туда же!...
Андрей. Ну да, ну да, конечно, ты автор...
Чтобы понять, почему я готов был разорвать глотку за свои английские имена, надо напомнить, что книгу я начал писать в 1995 г. и у меня были свои стойкие пристрастия.
Мы выросли в стране, где патриотизм еще вполне сочетался с интересом к чужим культурам. Этот интерес даже приветствовался - в рамках пролетарского интернационализма, одной из советских парадигм, - правда, с оговоркой, что все эти дяди Томы, Оливеры Твисты и Лемюэли Гуливеры должны быть угнетенными пролетариями или хотя бы сочувствующей интеллигенцией. Джек Лондон и Марк Твен были самыми что ни на есть нашими в доску парнями, писали о простом народе, то есть о нас. Роберт Бернс, почти революционный матрос, стоя на носу “Авроры”, потрясал трехлинейкой: кровью вражеской навеки смойте рабское клеймо! Гаврош строил баррикады и стрелял в буржуинов бок о бок с Мальчишем-Кибальчишем. Английские, ирландские и шотландские сказки как фольклор бедноты лежали во всех библиотеках вместе с французскими, скандинавскими, итальянскими, болгарскими, арабскими...
Короче говоря, пролетарии всех стран почти уже соединились. И весь этот национальный вопрос - для меня уж точно - был только вопросом эстетики, колорита, каких-то неуловимых красок... Почему меня зацепила именно англо-саксонская и кельтская культура? Ну а почему одним нравится чай, другим - кофе, а третьим - пиво? Одним - “Квины”, другим - “Мановар”, третьим - “Воскресенье”? Фиг его знает, почему.
Надо еще вспомнить, что русский фольклор в позднем СССР (не знаю как в раннем, я там не жил) транслировался по ТВ в промежутках между заседаниям Политбюро в виде унылых или наоборот фальшиво-радостных, но в любом случае попсовых поделок - псевдонародных танцев и песен. Кто-то наверняка все это тоже помнит. Неудивительно, что мы рвались к иностранному - читай: загадочному, таинственному, удивительному... Соответственно все зачитывались Фенимором Купером, Жюлем Верном, Майн Ридом и так далее. Была, конечно, русская литература - она вне конкуренции, тут вопросов нет. Но штука в том, что она была наша, домашняя, и поэтому не так будоражила воображение. Хотя и радовала порой не меньше (вспомним тех же Крапивина, Грина, да мало ли прекрасных...)
Вот еще что. В начале девяностых прошлого века, насколько я помню, только-только стали распространяться у нас “Властелин Колец” и “Хоббит”. Слова “фэнтези” никто до этого не слышал. Ничего подобного никто не читал. Сами понимаете, эффект вспышки сверхновой - по меньшей мере. Все были в шоке; мир менялся и прорастал сказкой на наших глазах. Мы с друзьями собственными ушами слышали пение эльфов ночью в придорожной рощице, возвращаясь домой.
Но у меня все же было с чем сравнить. Английские и ирландские народные сказки. Я их читал задолго до “Хоббита”, и примерно сразу понял, откуда и что (о скандинавских корнях творчества Профессора стало известно позже). То есть для меня Толкиен мгновенно вплелся в англосаксонскую и кельтскую культуру - в общем, он оттуда и был.
Критическая масса была достигнута. После такого первовзрыва писать не про Джонов, Полов, Джорджей и Ринго стало затруднительно, они сами так и лезли на страницы. В крайнем случае - про Эарендила.
Ну представьте. Вы в первый раз влюбились в девушку, а ее зовут внезапно Мария Мирабела. И она лучше всех на свете. А ваша мама строго говорит: сынок, не надо с ней дружить. Она не наша. Кто она по национальности, ты не знаешь, конечно. Уж точно не русская. Это не приветствуется. От нее у нас будут проблемы. Скажут, что мы тоже не свои. Вот, хочешь, у соседки дочь Маша Иванова - я тебе дам рубль, своди ее в кино. А про Мирабелу чтоб я не слышала.
Ну и что вы скажете? В семнадцать лет?..
Вот-вот.
Я любил и продолжаю горячо любить русскую литературу. И русский язык. И среди десятков моих друзей нет ни одного Джона, Пола и Эарендила.
Но я сказал: “Нет”.
Я не то что этим сильно горжусь. Может, наоборот, из-за моей упертости зрители лишились хорошего фильма; но скорее всего - если бы я превратил Дэвида в Петю, весь волшебный флер испарился бы, и стало очевидно, насколько сценарий топорно слеплен. До сих пор Андрей при наших встречах частенько вздыхает по своей любимой “Точке активации”, как дед и баба по Снегурочке.
А я, пока вспоминал эту часть истории, представил вдруг, что - а вдруг все-таки сняли фильм, и вот премьера, полный зал, актер, сыгравший героя, сидит тут же среди зрителей, улыбается во весь рот, и все его приветствуют, дружно скандируя под музыку:
- Дэ!.. Вид!.. Ба!.. Рнет!