Об историях "придуманных" и "непридуманных"

Вчера я написал пост о том, как понял, что писательство – это не «придумывание и записывание историй». Ксюша Попова спросила – «а как вы понимаете писательство сейчас?».

Пожалуй, тут опять не обойтись без предыстории.

В тринадцать лет, пережив чувство разочарования и неудовлетворенности от собственных попыток превращать придуманные на ходу истории в сюжет для «книг», и начиная смутно понимать, что все те книги, которые я любил по-настоящему, писались по какому-то совсем другому принципу, я понял, что нужно писать не "то, что я придумал", а "то, чем я живу". Жил я в то время – наразрыв между реальностью и паракосмом, который впоследствии стал миром книги «Сталь и Золото». Самым дорогим и важным в моей жизни были этот мир – и Крикс. Но в то же время они были моей Самой Главной Тайной, которую я тщательно охранял от посторонних глаз. Об этом я не откровенничал с друзьями (хотя вообще-то был в те времена довольно откровенен). Эту свою жизнь и все, что с ней связано, я сохранял только для самого себя. И это, если вдуматься, было совсем не удивительно.

Это, на самом деле, очень неуютно и рискованно – решиться говорить с людьми о _самом_ важном для себя.

В суррогатном творчестве человек либо уходит от себя и от реальности в ни к чему не обязывающий вымысел, либо заигрывает сам с собой, выдумывая самого себя, как Бастиан в стране Фантазии. В реальном творчестве человек идёт к самому себе, как Атрейо сквозь ворота Сфинксов. Это - акт самопознания, самопринятия и самоотречения в одном. Подобный шаг требует искренности, непреклонности и мужества.

Ловушка в том, что далеко не каждая история, которая рождается в нашем воображении, действительно исходит из глубин нашей души или ведёт к чему-то важному. Бывает ещё куча всяких "просто интересно и приятно". Или даже "просто может удовлетворить какие-то наши желания, комплексы и кинки".

Иногда, конечно, бывает, что наше "просто интересно" по случайности оказывается именно тем путём, который поведёт в нужную сторону. Так же, как человек, которому _на самом деле_ нужно попасть в совершенно определенное место, может с закрытыми глазами заскочить в случайный самолёт, и по потрясающему стечению обстоятельств окажется так, что этот самолёт, один из десятков, вылетающих из международного аэропорта, летит именно туда, куда и следует. Но эту редкую, случайную удачу вряд ли можно приводить, как доказательство того, что "все дороги ведут в Рим". На самом деле - далеко не все. И чтобы попасть в Рим, человеку нужно, для начала, иметь представление о своём рейсе и о цели назначения.

Есть мнение, что всякий текст по самой своей сути - ключ к сознанию и, что ещё интереснее, подсознанию своего создателя. Это правда в том смысле, в какой всякий текст является проективным материалом. Но не всякий проективный материал имеет одинаковую ценность. Наше подсознание можно сравнить не с одной комнатой, а с лабиринтом или же с огромным замком, в котором есть не одна, а множество дверей. И некоторые из них ведут в чулан со швабрами. Не умаляя важности кладовок, гардеробов и шкафов с посудой, нужно всё-таки признать, что есть значимая разница между дверью в кладовку - и дверями в тронный зал. Потратить свою жизнь на открывание дверей в чуланы или гостевые комнаты – обидно и, в конечном счете, просто очень скучно.

Выдуманную историю ты пишешь, потому что тебе "просто захотелось", было "интересно". Настоящую, невыдуманную историю ты пишешь потому, что То, во что ты веришь, и То, что ты любишь, призвали тебя под свои знамёна. Когда я задумал рассказать о том, чем я на самом деле жил – я начал понимать, что такое писательство и для чего оно на самом деле существует. И я быстро понял, что оно – писательство – ужасно далеко от «хобби» или «увлечения».

Как только я попробовал писать о том, что составляло мою подлинную внутреннюю жизнь – я понял, что пропал. Поскольку оказалось, что _теперь_, когда я пытался писать о чём-то очень важном, дорогом и настоящем, текст сразу оказался мертвым, неуклюжим и тяжеловесным - по сравнению с реальностью, которую он должен был передавать. И начались черновики, черновики, бесчисленные переписывания одних и тех же сцен в погоне за все время ускользающей реальностью. Четырнадцать, шестнадцать, восемнадцать лет. Отчаяние и мысленные проклятия – «за что мне это, почему я не мог родиться кем-нибудь другим?!». Варианта «быть собой и просто не пытаться _это_ написать» я уже не рассматривал, все пути к отступлению были отрезаны.

А ларчик открывался, между тем, довольно просто - не только мой текст, но и мое Истинное Я, та тайная, невидимая даже для самого автора личность, которая создаёт литературный текст, в те времена была только черновиком. Ни при каких условиях я не мог написать ту книгу, о которой я мечтал, в шестнадцать лет. В двадцать один год я оказался достаточно зрелым для того, чтобы написать первые главы «Истинного имени» - но ни за что не смог бы написать такой роман, как «Смерть и солнце». Чтобы получилось «Смерть и солнце», нужно было прожить множество других событий, пережить и испытать совсем другие вещи. Чтобы получилось «Волчье время» и его финал - нужно было дожить до тридцати, причем не "вообще дожить", а так, как это сделал я. Солженицын, как известно, говорил - "Страшно подумать, что б я стал за писатель (а стал бы), если бы меня не посадили". И я его очень понимаю. Сам я тоже не жалею ни об одном неприятном или же мучительном событии собственной жизни, потому что без него то, что в итоге получилось, было бы немыслимым и невозможным. Ничуть не умаляя ценность своей личности и своей жизни, я все же с радостью думаю, что я родился, бывал счастлив и страдал, дружил, любил и ненавидел – для того, чтобы случились в мире Крикс и Ирем, Хенрик Ольгер и Саккронис.

В свои тринадцать лет я, между прочим, попытался написать пару художественных текстов на тему "человек и парокосм". При всей своей шероховатости и неуклюжести, это уже был важный шаг вперед в сравнении с фантазиями о воображаемых вампирах и космодесантниках – это все-таки было не «придумывание историй», а шаг к подлинному творчеству – поиск путей, подходов к осмыслению реальной и при этом – очень важной части своей жизни. Но истории про отношения человека и вымышленного мира мне не удались. Не удались же они по очень простой причине - между мной и моим паракосмом не существовало такой точки соприкосновения, которая могла бы дать толчок к развитию сюжета.

Если, например, Кассиль, "отправляясь" в Швамбранию, оставался там самим собой - и, собственно, Швамбрания была задумана именно для того, чтобы в ней можно было быть и адмиралом, и владельцем орденов, автомобилей, кораблей и небоскреба в центре города, - то я отнюдь не «становился» Криксом. Даже в том возрасте, когда дети не в состоянии просто воображать себе какого-нибудь вымышленного героя, а в состоянии только играть в него, я всегда чувствовал, что я «играю» Крикса как актер, который исполняет роль реально существующего человека. В своих играх я мог «становиться» хоть Роджером Мак-Кеем, хоть Оводом, хоть Тристаном, но только не Криксом. Крикса я только «изображал».

И, в то же время, невозможно было бы представить нашу "встречу" в одном мире и в одном пространстве. Крикс – это и не «я», и не «какой-то другой человек», он – и весь его мир – это альтернативная возможность. Кто-нибудь из нас исчез бы, вздумай мы приблизиться друг к другу. Таким образом, писать тут было не о чем. Нельзя сказать, чтобы тогда я понимал это так же отчётливо, как сейчас, но я интуитивно почувствовал, что пытаться раскрыть тему "человек и парокосм" в духе Кассиля или Михаэля Энде - не мой путь. Надо было идти за Льюисом и Толкиеном.

Сейчас я думаю, что писательство не только не сводится к «придумыванию историй», оно даже – в каком-то глобальном смысле – противоположно всякому «придумыванию». Совсем не обязательно говорить правду или верить в каждое написанное слово, чтобы выдумывать и записывать какие-то истории. Но чтобы написать что-то действительно хорошее, придется постоянно спрашивать себя, «Во что я верю?», «Что я чувствую на самом деле?», «Что меня действительно волнует – так волнует, что при приближении к этим волнующим меня предметам я испытываю чувство неспособности их выразить, бессилия и немоты?» - и каждый раз идти за этой правдой.