Свет мой, зеркальце, скажи...

Народные поверья и романтическая литературная традиция гласят, что встреча с двойником – не к добру.
Но Достоевский – реалист.

Меня зовут психологом: неправда, я лишь реалист в высшем смысле, то есть изображаю все глубины души человеческой. Из записной книжки Ф. М. Достоевского. СПб., 1883. С. 373.

Именно как реалист, изображающий глубины души, трактует ФМ вопрос о двойниках. С обезьянами – по крайности, с некоторыми из них – мы уже познакомились. Настала пора поговорить об отражениях и их именах.
И первая из них – Сонечка Мармеладова.
Она, конечно же, отражение – в том смысле, что отражение повторяет отражаемый объект наоборот, о чем уже было говорено ранее. Настолько отражение, что и сам Раскольников обманывается этим кажущимся сходством. Именно из Сони он пытается сделать если не сообщницу, то единомышленницу: ведь она, как и он, «преступила». Он – убийца, она – блудница, проститутка; кому, как не ей, понять и одобрить его мысли? А он страшно, жестоко нуждается в одобрении и поддержке, ведь он уже и сам себе не очень-то и верит. У кого же искать ему понимания и одобрения – не у Лужиных ведь, не у Свидригайловых! А Соня – она такая же, как он сам, разве нет? Вот только понимание он получит, а одобрения не дождется. Осуждения, впрочем, тоже. Он упрекает Соню в торжестве над ним – но нет и торжества. Есть понимание – а это намного, намного страшнее. Оно заставляет человека взглянуть себе в глаза. Никуда Раскольников от себя не денется. Если обезьяны объяснили и уличили, то отражения понимают и сострадают. Но сострадать – не значит простить, а простить – не значит попустить. Осознав, что ты содеял, куда ты от себя уйдешь?
Раскольников ошибся. Отражение не тождественно объекту, а противоположно, и Соня не такая же, как он. Хотя бы уже потому, что он отнял чужую жизнь, а она разрушила свою. И об этот факт разбивается любая попытка поставить знак равенства между ними. Они противоположны. Но Раскольников поначалу все-таки пытается отрицать правоту отражения.

Он потом еще раз повторит подобное Соне: «Разве ты не то же сделала? Ты тоже переступила, смогла переступить. Ты на себя руки наложила, ты загубила жизнь... свою (это все равно)...» Но чувствует он, что не «все равно». Она — ради других, он — ради себя. Ее «преступление» еще не коснулось ее души, пре­ступление же Раскольникова, начавшееся еще до убий­ства, уже давно искорежило ему душу. Соня, в сущности, свой подвиг считает «преступлением». Раскольни­ков — свое преступление хотел бы выдать за «подвиг». Ю. Карякин, cit. op.

Я не стану подробнее разбирать подробнее это противостояние убийцы и отражения, ведь не о нем речь сейчас. А всем, кто заинтересовался, от души советую поискать в сети работу Карякина «Самообман Раскольникова», найти ее легко. А мы поговорим о том, что может означать имя этого отражения – Софья Семеновна Мармеладова.
И начнем мы с фамилии. Ведь фамилия – это родовое наименование, отчество говорит о том, чье перед нами порождение, а имя – кто этот персонаж.
Итак, фамилия. В ее значении исследователи поразительно единодушны – да и как не согласиться, определяя признак, который бросается в глаза. «Сладкая» фамилия должна обещать такую же «сладкую» жизнь, однако на деле выходит не так.

Семья Мармеладовых – фокус, в котором преломлены все несчастья неправильно устроенного общества, и, как сладок этот мир, рисуется уже горько-иронической фамилией, подобранной Достоевским Кирпотин В. Я. Избранные работы в трех томах. М., 1978. Цит. по Ма Вэньин, «Антропонимика романа Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание», диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук, М., 2015.

Итак, исследователи сходятся на этом значении – «сладкая» фамилия, данная Достоевским этому семейству в контрапункт с его горькой жизнью. М-да, хоть и собиралась я обойтись без исследователей, собиралась вольно и непринужденно нести чушь – так ведь нет же, не получается! То одного автора порекомендую, то другого процитирую. Ну ничего, это мы сейчас исправим. Сударыня моя чушь, она же личное мнение, опирающееся исключительно на самое себя – ваш выход!
На сей раз чушь самозародилась не на пустом месте. Понимаете, исторические реалии ведь меняются. Читательские ассоциации, возникающие в наше время, могут быть не совсем теми же – или совсем не теми же – что во времена автора. Итак, Достоевский и мармелад… взглянем попристальнее?
Достоевский, надо сказать, был сладкоежкой страшным. Что ж, для человека умственного труда это естественно. Мне удалось найти в сети отрывок из воспоминаний его жены, А. Г. Достоевской. Вот как выглядело чаепитие для ФМ:

Чай любил чёрный в 2р. 40 и всегда его  покупал у Орловского, против Гостиного Двора. Любил тульские пряники. Любил пастилу белую, мед непременно покупал в посту, киевское варенье, шоколад (для детей), синий изюм, виноград, пастилу красную и белую палочками, мармелад и также желе из фруктов.

Шоколад мы упоминать не будем – это лакомство дорогое, ФМ покупал его не себе – детям. Шоколад, конфеты – это дорого, это долго еще будет дорого. Это все еще роскошь. «Всем нам хочется сладкого, вкусного. Нет конфет, то грязного мороженого» – шипит Анна Каренина, противопоставляя доступному, простонародному, а значит, разумеется, «грязному» мороженому роскошь конфет. Нет, шоколадками-конфетами Достоевский себя не баловал. А вот к остальному списку сластей я бы пригляделась.
Пастила – кушанье, широко известное в России аж с XIVвека. Давно уже забылось происхождение ее названия от латинского «pastillum», т.е, «шарик теста, лепешка». Оно ощущается своим. Что уж говорить о варенье! Это Европа практически не знала варенья – сахар пришел туда довольно поздно и был крайне дорог. А на Руси варенье варили на меду – и потому знали его давно, еще до пришествия сахара, это типично русская еда. Настолько, что в переводах с других языков и в особенности с английского куда менее привычный джем, а заодно с ним и мармелад в английском понимании (разновидность джема для намазывания на хлеб), становятся вареньем (равно как и наоборот). Как и пряник, варенье и кулинарный, и языковой автохтон. И так далее. Даже фруктовое желе достаточно обрусело. Когда-то оно звалось фруктовым холодцом, но времена несколько изменились, да и заимствования из французского для русского языка XIX века не в диковинку. А вот мармелад в этом списке все еще гость, все еще немного иностранец. Он все еще никак не может забыть, что «marmelo» по-португальски означает «айва». Именно айва содержит достаточное количество пектинов, чтобы путем уваривания получить мармелад. Айва и отчасти яблоки – хотя желающие сварить домашний мармелад только из яблок, скорее всего, разочаруются. Айва как фрукт привозной стоит дорого, и уваривать ее нужно не с медом, а с не менее дорогим сахаром. И только к XIX веку, когда сахар подешевел, а в мармелад стали добавлять дополнительные желирующие агенты, это лакомство стало дешевле, доступнее, демократичнее. Но происхождения своего оно пока еще не забыло. ИМХО, среди пряников и варенья оно держится, словно иностранка-горничная среди разбитных деревенских девах. В нем еще ощущается некая отчужденность. Оно словно спустилось вниз из другой социальной среды, но к новому своему положению еще не привыкло.
И точно так же семья Мармеладовых из-за папеньки-алкоголика опустилась на несколько ступеней вниз. Как по мне, в этой фамилии слышится отзвук некоторой претензии на положение прежнее, социально более высокое, не отягощенное горечью и нуждой, более «чистое». Мало ли «сладких» фамилий? Но ведь не Вареньевым назвал Достоевский спившегося чиновничка, не Медовым, не Пряниковым (и уж тем более не Прянишниковым), не Пастилиным – куда этакому простонародью в бывшие чиновники, пусть и мелкие, моститься? Нет – не Вареньевы и не Пастилины. Мармеладовы.
Не знаю, как для вас, а для меня это так. Не просто контрапункт, не просто противопоставление «сладкой» фамилии с «горькой» жизнью, а еще и социальная претензия. Да и сама структура мармелада – не просто сладкого, а мягкого, податливого, в некотором смысле слабого тоже, полагаю, учитывалась ФМ.
А что нам скажет Сонино отчество? Ну, тут особых сложностей не ожидается. Семен, точнее, Симеон (евр. Шимон) может означать «слышащий Бога» либо «услышанный Богом». Трудно сказать, насколько слышал Бога пропойца Мармеладов и слышал ли его Бог. Но не будем забывать, что в Новом Завете имя Симон, сын Ионы носит апостол Петр (да, полное имя – Симон Петр). Еще один «камень». «Я говорю тебе: ты — Петр, и на сём камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют её». Что ж, камень – он камень и есть, велик ли с него спрос… но никаким вратам ада не одолеть порожденную им Сонечку Мармеладову. А еще в синоптических евангелиях упоминается Симон Киринеянин, который нес крест Христа часть крестного пути. Кое-какие ассоциации возникают, не правда ли? Есть о чем подумать? Ну что ж – думать подано, а дальше уж ваше дело. Мое дело – принести чушь.
И наконец, имя. То, что определяет сущность. Софья.
«София» по-гречески означает «мудрость, разумность, наука». Но вот как раз тут не все так уж просто. Имя это пришло на Русь из Византии с принятием православия как имя раннехристианской святой Софии, матери трех дочерей, которых звали Пистис, Элпис и Агапэ – то есть Вера, Надежда и Любовь. Сведения о них в ранних мартирологах отсутствуют, и многие агиографы считают, что речь идет не о реальных личностях, а о персонификации христианских добродетелей. Имя Софья долгое время было исключительно аристократическим, поначалу даже царским – а кому ж еще зваться персонификацией одной из христианских добродетелей? И только все к тому же XIX веку оно по-настоящему проникает в другие слои населения. Опять же ИМХО – но и здесь я вижу частичное подтверждение намека на более высокое социальное положение… но не только, конечно же, не только. Стал бы Достоевский тратить всю силу имени всего лишь на то, чтобы повторить уже сказанное им посредством фамилии! Нет – имя Сонечки гораздо важнее и значительнее.
Мы ведь говорим о христианской добродетели, а значит, толковать имя София следует не просто как разумность или мудрость, а как божественную премудрость. Ту, из которой исходят и вера, и надежда, и любовь, без которой их просто не было бы. Она их порождает. И Сонечка в подтверждение своего имени становится для Родиона источником веры, надежды и любви. Божественная премудрость проницательна, но не так, как обычный разум и логика – иначе. Где уж болезненной логике Родиона было противостоять божественной премудрости, которая видит и понимает человеческую душу – полностью, до самого дна. «Человека из подполья» у ФМ бесит сама мысль о том, что кто-то может видеть его насквозь, понять, разгадать. Но Раскольникова понимает не просто человек, а божественная премудрость – и это страшно. Потому что метанойя, сокрушение духа с последующим его возрождением – это вам не леденцами хрумкать, это и правда очень страшно и очень больно. Хотел Родион заполучить человеческое понимание и единомышленницу – а получил божественное понимание и метанойю, да еще не одномоментную, а растянутую аж на полтора года. А вот не спорь с отражением, это тебе не обезьяна. А уж отважился спорить – по отваге и награда. Возрождение души и личности.
Есть и еще одна деталь, о которой не стоит забывать. Софью Мармеладову называют в семье и в быту не Софьюшкой, а именно что Соней. Соня. Та, что спит. Полно, а разве не сон окружает ее со всех сторон? Жуткий сон, кошмар, морок. Разве возможно иначе, нежели в страшном сне, допустить, чтобы божественная премудрость ради спасения голодных детей пошла на панель, да еще за тридцать сребреников… простите, целковых?!
Личные ассоциации – они, конечно, сугубо личные, но я не могу, никак не могу отделаться от гораздо более позднего автора – Михаила Анчарова. 

— Я так и думал… Я так и думал, что вас зовут Муза, — сказал он. — Кто же у них еще может работать официанткой?… М. Анчаров, «Поводырь крокодила», М., 1968.

Мир, где Муська Семина, Муза работает официанткой – и куда более ужасный мир, в котором Соня Мармеладова, София, божественная премудрость работает проституткой… поистине страшен мир, где происходит такое поругание. Поистине страшен такой контрапункт. И поистине страшна горькая издевка Достоевского над этим миром. В. Леви говоривал как-то, что с его точки зрения, в Достоевском масса юмора. Так оно и есть. Другое дело, в чем он этот юмор видит и где его находит. Черная шутка мироздания Достоевского – божественная премудрость на панели.
Но даже там врата ада не одолели ее и не одолеют.
Создавая прекрасное отражение, Достоевский смеется над тщетностью попыток ада, окружающего Сонечку.
Но это не единственное отражение в «Преступлении и наказании». А разговор о следующем отражении мы продолжим… правильно, в следующий раз.