Об окончательной победе

Иногда я думаю, что я сделал по-настоящему революционную вещь - написал фэнтези об окончательной победе добра над злом. До сих пор все истории о борьбе Добра и Зла всегда кончались либо мнимой, либо половинчатой победой.

Пример победы безусловно мнимой, даже просто Пирровой победы - это "Властелин колец". Все, что в нем представлено, как Зло, на деле оказывается лишь крошечным и, если честно, жалким проявлением этого Зла. Сколько ни ставь заглавных букв над словом Враг, но, если настоящий Враг все время остаётся за кулисами, то смысла в этом противостоянии не больше, чем в сдувшемся воздушном шарике. Для меня мир, каким его изображает Толкиен - это нелепый трагифарс. Во-первых, в нем, как в любом древнем мире, битвы цикличны, и заканчиваются они победой или поражением - не так уж важно. Участник каждой битвы, созывая людей под свои знамёна, таращит глаза и произносит такие речи, как будто здесь и сейчас решается судьба мира, но на деле никакая судьба никакого мира не решается. Вы просто побеждаете очередного Страшного Врага, чтобы пожить спокойно, пока не появится следующий Страшный Враг, и все не нужно будет начинать сначала. Просто "мы сражаемся за небольшую передышку" - это не так пафосно, как "я зову вас на последний (как же!..) бой этого мира!".

И можно было бы сказать, что зато зло мельчает, и вместо Мелькора остаётся Саурон, но нет, на самом деле, это _мир_ мельчает. Добро вырождается ещё быстрее и бесповоротнее, чем зло. Если вернуться к речи полководцев, созывающих людей на смерть, и принять слово "мир" в значении "тот мир, который мы любили", тогда да, это не ложь, это действительно последний бой _вашего_ мира, и, чем бы ни кончилось сражение, вы так или иначе потеряете тот мир, который знали и которым восхищались с детства, его прежнюю гармонию, величие и красоту. Наступит новая, гораздо менее красивая и поэтичная эпоха, где многим из вас уже не будет места - только мука и печаль. И в этом смысле героически погибнуть - это, может быть, самое лучшее, что вам осталось при любом исходе дела. Если не оглушать себя топотом коней и барабанным боем, то эти солдаты должны были бы идти в бой с таким же настроением, которое высказывает Эшли Уилкс. Но эту сторону вопроса тоже лучше аккуратно обойти - это, опять-таки, ничуть не пафосно и удручает там, где люди ищут воодушевления.

И даже Льюис, величайший Льюис, создал образ незавершенной, неокончательной победы. Потому что царство Аслана не способно распространиться на _весь_ мир. Где-то на краю этого Царства остаются гномы, которые думают, что они заперты в темном сарае, и даже сам Аслан не способен им помочь. Они Его не видят, потому что не хотят. Так Льюис понимал свободу воли. Но так выглядит свобода воли в _нашем_ мире. Свобода воли может быть опасной только потому, что существует Зло. В мире, где Зло побеждено, свобода воли больше не опасна. Грубо говоря, если ты можешь пойти в любую сторону, куда захочешь, и где-то вокруг тебя есть ловушки, волчьи ямы с кольями на дне, прикрытые травой, то ты можешь попасть в ловушку, покалечиться или погибнуть. Но нельзя попасть в ловушку, если нет того, кто роет ямы. Все, что может выбрать человек, не порабощенный и не обманутый злом - все это вмещается в добро. После избавления от Зла свобода больше не таит в себе угрозы и не может стать источником страданий. Ошибки по-прежнему возможны, но они не злонамеренны и не фатальны.

Наше сознание, так или иначе, сформировано нашей культурой, теми образами, которые мы усвоили из книг. И каждый раз, беседуя с людьми, которые читают "Сталь и Золото", я вижу, насколько сознание людей не подготовлено к идее окончательной победы. Люди до последнего пытаются воспринимать то, что они читают, как аналог и подобие привычных им вещей. Отсюда - масса всевозможных казусов.

Скажем, один читатель прочитал о том, как Крикс пришел в себя в Мире Былого и Грядущего (на тот момент это была последняя написанная мной глава) и попросил - нельзя ли как-нибудь спасти Книгохранилище? Ну, чтобы пожар успели затушить, и большая часть книг не пострадала. Потому что будет очень жалко, если книги, о которых горевал Саккронис, всё-таки погибнут. А другой читатель в том же самом месте спрашивал - а разрушенные деревни в Каларии, что с ними будет? Они возродятся в новом мире?..

Это, в некотором смысле, парадокс. Можно написать в книге, что в Мире Былого и Грядущего спасено _все_, вообще _все_, и проиллюстрировать этот тезис наглядными примерами - разрушенный и разграбленный гвиннами Леривалль цел, погибшие герои живы и здоровы, шрамы и увечья бесследно исчезли, - но смысл слова "всё" все равно ускользает от сознания читателей. И они продолжают спрашивать - а что с вот этим? А вон с тем? Это забавно, потому что, если написать, что мир погиб - весь, целиком, - таких вопросов, вероятно, не возникнет. В этом случае слово "все" людям понятно безо всяких уточнений. Одновременная и бесповоротная гибель всего вполне вмещается в сознание. Одновременному спасению и одновременному и гармоничному существованию всего люди не то что удивляются - они просто не в состоянии его представить. Отсюда беспокойство за каких-то полюбившихся героев или вещи - у одних читателей, "технические" затруднения других (вроде "проблемы перенаселения", решение которой мне казалось самоочевидным, но которой в результате пришлось уделить несколько строчек в эпилоге, потому что стало ясно, что иначе она станет камнем преткновения), и, наконец, отсюда же - ярость тех материалистов, которые к концу третьего тома обнаруживают - если честно, поздновато - что книга покушается на вещи, которые, с их точки зрения, должны признавать все и перед которыми должна попятиться в бессилии не только мысль ученого (что тоже спорно), но и воображение поэта и писателя (что уже совершенно дико).