Дон Жуан vs рыцарский роман. О галантности и любви

Как-то раз я писал о понимании любви в средневековых рыцарских романах, и один из комментаторов решил, что Дон Жуан - наследник куртуазной этики. Я думаю, это серьезная ошибка. Дон Жуан и все подобные ему герои мировой литературы - это не продолжение, а искажение, перверсия рыцарской куртуазной этики.

Дон Жуан смотрит на любую женщину, как хищник. Вся его галантность - это просто инструмент для достижения собственной цели (соблазнения). Подобная "галантность" легко сочетается с преследованием желанной женщины (как у дворян-любовников в книгах Дюма), с пренебрежением ее желаниями, даже если она выражает свою волю совершенно недвусмысленно, с угрозами самоубийством в случае отказа в благосклонности, и, наконец, с похищением и изнасилованием. В отрыве от задачи получить от женщины ее любовь и ее тело галантность "теряет смысл", и поэтому не практикуется. Скажем, гасконец д'Артаньян никогда не думает о том, как услужить или помочь какой-то женщине, если от этой женщины нельзя ничего _получить_, будь то ее тело, ее деньги или те карьерные перспективы, которые обещает ее благосклонность. Ну а Дон Жуан в принципе хочет обладать любой молодой женщиной, которую он видит, хоть служанкой, хоть богатой дамой.

Слова и внешние поступки таких персонажей могут быть чем-то похожи на поступки и слова героев рыцарских романов, но при этом суть - совсем другая, даже прямо противоположная.

Предполагается, что рыцарь должен вести себя с каждой дамой так, как он бы вел себя с возлюбленной - быть любезным, предупредительным, готовым пожертвовать собой ради её защиты. Но это не значит, что он в самом деле должен видеть в каждой женщине объект своего романтического интереса, напротив - он либо верен одной, как Амадис или как Ланселот, либо, если у него нет дамы сердца, то он не охотится за женщинами, а, скорее, уступает им. Герой рыцарских романов, как бы странно это не звучало, выступает в роли, которую поздняя культура оставляла женщинам. Он позволяет (или же не позволяет) себя соблазнить. Инициатива в рыцарских романах гораздо чаще исходит от женщины.

Бланшфлор приходит к Персевалю в одной ночной рубашке, и в итоге получает его девственность. Герцелойда против воли Гамурета принуждает его к браку и в конце концов все-таки добивается его любви. Хозяйка замка, где гостит Гавейн, приходит в его спальню и настойчиво пытается его соблазнить, но, благодаря его пассивному, но стойкому сопротивлению, ей удается вынудить его только к любезностям и поцелуям. Дальше поцелуев рыцарь не заходит, и это, возможно, к лучшему, так как, в соответствии с ранее заключенным уговором, он обязан каждый вечер отдавать мужу дамы все, что получит в его замке за день, точно так же, как тот отдает ему свои охотничьи трофеи. Так что, вздумай рыцарь пойти дальше поцелуев, ему пришлось бы либо отдаться мужу дамы, либо нарушить свое слово.

Женщина не только вправе одарить мужчину своей благосклонностью, но и забрать ее назад. Гвиневра не желает видеть Ланселота, хотя он совершил множество подвигов, чтобы разыскать и спасти ее - поскольку он, по ее мнению, виновен в том, что один раз на протяжении всего этого странствия поколебался, слишком дорожа собственной гордостью. Ориана, поверившая навету об измене Амадиса, запрещает ему возвращаться к ней, и Амадис, даже не зная о причинах ее гнева, просто подчиняется, хотя его страдания так велики, что он бросает рыцарство и превращается в отшельника.

Удивительнее всего то, что порой куртуазная этика действует не только в отношениях любовников, но и в законном браке. Например, Лодина, недовольная Ивейном, забывшем о ней ради рыцарских подвигов, лишает его и своей любви, и _титула_, и запрещает ему когда-либо возвращаться в ее земли, и, хотя в глазах читателей Кретьена де Труа закон не позволял замужней женщине такие действия, Ивейн не апеллирует к своим правам законного супруга и не считает, что в подобной ситуации естественно и справедливо прибегнуть к принуждению. Если же говорить о личных чувствах и об отношениях между героями, то Ивейн сходит с ума от горя, но не мчится в замок, чтобы оправдаться (навязать супруге свою точку зрения) или же шантажировать Лодину тем, что он убьет себя из-за ее жестокости, и его гибель будет на его совести. Впрочем, героиню рыцарских романов шантажировать самоубийством затруднительно, так как она ценит свою волю и свои желания ничуть не меньше, чем герой-мужчина. 

В куртуазных и рыцарских романах целомудрие и верность порой ценятся очень высоко, но, когда это происходит, то они ставятся в пример мужчинам в той же мере, как и женщинам. Например, девственность или ее отсутствие, сыгравшая такую значимую роль в цикле романов о Граале - это именно _мужская_ девственность. Галахад совершенен, потому что девственен. Девственность не пытаются представить, как "естественное состояние" для женщины и как курьез и повод для насмешек в случае мужчины. Какие-то авторы считают, что она прекрасна (хоть и труднодостижима) одинаково для всех, другие думают, что девственность ни для кого не хороша, и утверждают, что физическая сторона любви так же прекрасна и возвышенна, как и те чувства, которые к ней приводят. То же касается и верности. В "Амадисе Галльском" рыцари и дамы одинаково пытаются войти в заколдованный храм, доступный только Истинным Любовникам - тем, кто никогда не изменял, ни помыслом, ни побуждением, своей первой, великой и единственной любви. Естественно, этой великой чести в результате удостаиваются главные герои. И заслуга Амадиса, никогда не думавшего с вожделением ни об одной другой женщине, в глазах автора так же велика, как и заслуга Орианны.

Когда же герои рыцарских романов сталкиваются с другими представлениями о целомудрии и верности, то они возмущаются против них точно так же, как мог бы возмутиться и любой из нас. Скажем, Ринальд, заехавший в Шотландию, внезапно узнает, что дочь короля обвинили в том, что она привела любовника в свои покои, и теперь, по старому закону, если никто не выступит в ее защиту и не сможет в поединке насмерть доказать, что она была целомудренна, ее казнят. Ринальд немедля вызывается выступить на судебном поединке, говоря при этом : 

Правда ли, нет ли, что был у Гиневры милый, —
Это мне равно;
Если правда — я сказал бы «добро!»,
Кабы не было из этого столько шума.
Ничего я не хочу, а лишь спасти ее:
Дайте мне вожака
В тот конец, где ждет обвинитель,
И как бог свят, я вызволю Гиневру!
Не хочу сказать, что она неповинна, —
Я в том несведом и боюсь солгать;
А скажу одно: по такому делу
Не за что ее казнить;
И скажу другое: сумасброден был и зол,
Кто писал такие лютые законы.
Отменить бы вам их за неправедность,
А издать бы новые, получше.
Если общий жар, если равная жажда
Клонит и гнет и девицу и молодца
К сладкому тому концу,
Что укорен только невежеству, —
То зачем казнить и зачем хулить,
Коли дастся даме с одним и с другим,
Что дается мужчине в охоту и без счета,
И за то ему хвала, а не кара?
Истинно говорю: нечестив закон
И для дам очевиднейше обиден.
Так не ясно ли, как бог свят, что не дело
Томиться под ним так долго?!»
И никто не спорил с Ринальдом,
Что предки были неправы,
Заведя столь недобрые законы,
И напрасно-де король их не выправил

(с) Людовико Ариосто, "Неистовый Роланд"

Так что дворяне вроде Дон Жуана или д'Артаньяна - это не только не продолжение рыцарской куртуазной этики, а нечто прямо противоположное.