О точном сроке

Кто кончил жизнь трагически, — тот истинный поэт!
А если в точный срок — так в полной мере!

В. Высоцкий

В качестве "точного срока" Высоцкий называет 26 лет, 33 года и 37 лет. Как ни странно, за этими числами скрывается великая сермяжная правда: самые сильные, самые пронзительные стихи, от которых -- когда слушаешь -- волосы встают дыбом, сочиняются в ранней молодости: до 26, но уж не позже 37. Возраст добавляет мастерства и умения версифицировать; возраст добавляет -- некоторым -- мудрости, которую еще надо суметь вложить в рифмованные строчки, но сила и чистота эмоций, которые наполняют стих электричеством -- тем самым, что поднимает дыбом волосы -- ослабевают, затихают, уходят. 

Остается крепкий, хорошо сконструированный, умелый текст -- которым можно восхищаться, но который вряд ли пробьет до сердцевины сердца.

(То же, кстати, касается -- и как бы не в большей степени -- рок-музыки и бардовской песни, сильно зависящих от литературной основы.)

Поэты-шестидесятники в шестидесятых были как раз в возрасте до "точного срока", и то, что сочинили они тогда -- было свежо, сильно и неизбито. Это потом они, связанные необходимостью зарабатывать на жизнь, стали писать не то, что думали и чувствовали, а то, что годилось в печать. Это потом они заматерели и сделались вальяжны -- и скучны, потому что человек успешный не имеет эмоционального стимула поливать страницы кровью своего сердца (художник должен быть голодным и страдающим). И это потом атмосфера шестидесятых, пропитанная эйфорией космических побед и трудового энтузиазма, развеялась и заменилась душноватой, попахивающей колбасой и коньяком, застойной атмосферой загнивающих семидесятых.

Но в свой срок поэты-шестидесятники сумели выразить тот самый дух шестидесятых, дух "понедельника, который начинается в субботу" -- дух творческой и интересной работы, дающей такую эмоциональную отдачу, что не хочется уходить домой из своего НИИ.

Есть одно стихотворение, которое я считаю квинтэссенцией (простите пошлое слово) того самого духа. Это фрагмент из поэмы "Оза" Андрея Вознесенского, по тем временам весьма хулиганский:

В час отлива возле чайной

я лежал в ночи печальной,

говорил друзьям

об Озе и величье бытия,

но внезапно черный ворон

примешался к разговорам,

вспыхнув синими очами,

он сказал:

"А на фига?!"

Я вскричал: "Мне жаль вас, птица,

человеком вам родиться б,

счастье высшее трудиться,

полпланеты раскроя..."

Он сказал: "А на фига?!"

"Будешь ты, - великий ментор,

бог машин, экспериментов,

будешь бронзой монументов

знаменит во все края..."

Он сказал: "А на фига?!"

"Уничтожив олигархов,

ты настроишь агрегатов,

демократией заменишь

короля и холуя..."

Он сказал: "А на фига?!"

Я сказал: "А хочешь - будешь

спать в заброшенной избушке,

утром пальчики девичьи

будут класть на губы вишни,

глушь такая, что не слышна

ни хвала и ни хула..."

Он ответил: "Всё - мура,

раб стандарта, царь природы,

ты свободен без свободы,

ты летишь в автомашине,

но машина - без руля...

Оза, Роза ли, стервоза -

как скучны метаморфозы,

в ящик рано или поздно...

Жизнь была - а на фига?!"

Как сказать ему, подонку,

что живём не чтоб подохнуть, -

чтоб губами тронуть чудо

поцелуя и ручья!

Чудо жить - необъяснимо.

Кто не жил - что спорить с ними?!

Можно бы - да на фига?

Оно мне очень нравилось тогда. Нравится и сейчас, практически единственное из всего, что написал покойный поэт.

Только вот уже довольно давно мне кажется, что последняя строфа в нём -- будто произносится человеком, пародирующим того, кто на самом деле так думает...