О современном искусстве

Читал La Distinction Пьера Бурдье. Его рассуждения о "чистом искусстве" так измучили меня, что я не мог отрешиться от них даже во сне. Моя сегодняшняя ночь была кошмаром - весь тот яд, который я всосал в себя, читая эту книгу, вышел на поверхность моего сознания, и я страдал даже во сне. Как при болезни поднимается температура, чтобы одолеть заразу, так мой мозг всю ночь протестовал против того, с чем я соприкоснулся через этот текст.

Любые разговоры о "бесполезности подлинного искусства" строятся на подмене понятий. Потому что прежде, чем обсуждать такой вопрос, нужно прояснить, о какой именно полезности мы говорим. Полезность искусства для государства, для класса, для социума с определенной моралью и эстетикой, которую это искусство будет укреплять или опровергать? Или полезность искусства для отдельного человека? Или полезность для человечества? Это ведь совершенно не одно и то же.

И такой вопрос - это только начало. Если мы, к примеру, остановимся на одном человеке - что мы назовем полезностью искусства, что на самом деле будет значить это слово? Может быть, способность обнаружить и отрефлексировать какие-то важные вещи, обрести более глубокое и более сознательное понимание себя? Или мы рассмотрим "полезность" как установление принципиально новой (и способной бесконечно расширяться) системы связей человека с миром, выход за границы собственного "Я" и собственной судьбы?

А может быть, "полезность" - это способность искусства делать человека счастливым, непосредственно счастливым, в стиле: вот я слушаю новую музыку или читаю неизвестное стихотворение - и чувствую восторг, острое наслаждение и радостное изумление от самого существования подобной вещи в мире. Это ведь переживание, по своей способности дать человеку счастье стоящее на одном из первых мест. Люди плачут от счастья в очень немногих ситуациях. То есть музыка или стихи по силе своего воздействия на человека равны, скажем, влюбленности или рождению ребенка. Конечно, не очень уместно называть подобные переживания "полезными". Но безусловно можно назвать полезным само _знание_, что такие чувства существуют. Вряд ли мы смогли бы нести бремя своего ежедневного существования, оставаясь жизнерадостными, стойкими и добрыми друг к другу, если бы не знали точно, что, помимо всей усталости и ощущения рутины, помимо всего тяжёлого и огорчительного на земле, есть ещё и _это_.

Разумеется, слово "полезность" применительно к искусству звучит так же неуклюже, как слово "полезность" применительно к религии или к любви. Нельзя сказать, что искусство, или религия, или любовь хороши потому, что они нам "полезны". Просто слишком длинно (и, пожалуй, слишком патетично) было бы каждый раз говорить, что искусство, религия или любовь находятся в согласии с нашей человеческой природой. Что они, с одной стороны, являются неизбежным следствием определенных качеств нашей психики и нашего мышления, и в то же время развивают и усиливают эти качества. Словом, что они делают нас - нами, и в контексте истории человечества, и в контексте личной истории каждого человека.

Выступления против "полезности искусства" лукавы - если не прислушиваться, можно по инерции считать, что речь идёт о выступлении против попыток общества и государства поставить искусство на службу себе, низвести его до роли политического инструмента. Но на самом деле рассуждения о "бесполезности искусства" и желание создать максимально чистое, максимально бесполезное искусство давно уже не являются борьбой творца против посягательств общества на его душу. Так было раньше. А сейчас идеология "чистого" (бесполезного) искусства охватывает все доступные человеку грани понимания полезности. Искусство не должно быть рефлексивным, не должно быть эмоциональным, не должно делать творца и зрителя причастным к чему-то отдельному от них самих и связывать нас с миром узами нового понимания или новой любви. Все это как раз признаётся признаком наивного, варварского, устаревшего искусства. Новое искусство (правильнее было бы сказать, анти-искусство) не приемлет ничего, что можно полюбить или просто принять всерьез.

Льюис, наверное, не постеснялся бы сказать, что это сатанизм. Тот способ восприятия искусства, о котором вполне серьезно говорит Бурдье, очень похож на ту программу воспитания нового типа восприятия (или Восприятия Нового Типа) которую проделывает с Марком Фрост в "Мерзейшей мощи".