Слово Мастеру: Дмитрий Фурманов (7 ноября 1891 — 15 марта 1926)

Портрет Дмитрия Андреевича Фурманова кисти Сергея Малютина (1922)

Из дневников и очерков

26 декабря 1919

Я всё ещё не теряю надежды рано или поздно заняться писательской деятельностью и ради этого веду, собираю все свои записки, подбираю материал, продумываю разные сюжеты. Когда, при каких условиях только стану я писать и вообще придётся ли это когда-либо делать?

27 декабря 1920

…Я несомненно буду писать, несомненно… Только я чувствую некоторое затруднение, я не знаю — какую мне область избрать: ведь если взять научную публицистику — для этого надо много знать и хорошо знать, а я — что я знаю?

Если избрать стихи, рассказы — не измельчаю ли я здесь, не имея подлинного, яркого и большого таланта: ведь художнику нужен очень и очень большой талант, если только он не хочет примелькаться и быстро надоесть своими бесцветными произведениями!

Я себя всё ещё не нашёл, я не знаю, что взять.

Хотел бы учиться, хоть два, хоть один год, но это значит — оторваться от организационной работы, уйти в тень, да и не пустят. Я и хочу и не стремлюсь к этому. Читаю, но мало, некогда. Пишу. Писать и буду, но себя всё ещё не определил.

7 августа 1921

Кто я: учитель, организатор, пропагандист, беллетрист, поэт или критик? Может быть, всё это вместе. Кажется, и вправду так. Но чего больше, которая дорога основная? Мне верится и твёрдо эту веру держу, что писать — моя стихия. Что писать, как писать — вопрос другой. Без ошибки, кажется, могу сказать, что критика дельного из меня не получится, мало багажу, хотя нюх и чуткий. Небольшую критику могу дать самостоятельно, остро, метко. На большие исследования не хватит. На стихи тоже не гожусь: они у меня не ярки, не образны, не оригинальны: плоха техника, хотя чувство порою играет увлекательно.

Художественная проза: повесть, рассказ, роман — вот это да! Это, пожалуй, и есть моя стихия! Драма — только сбоку, изредка, как бы привходяще. Я даже книжечку сунул себе в боковой карман, чтобы записывать характерные сценки жизни, отдельные яркие фразы, слова… Но ни фабулу записать, ни написать рассказ — некогда. Не поверите — хозяйственные вопросы захлестнули самым бессовестным образом… Но есть люди, которые всё-таки занимаются только искусством, только им живут, кроме ничего не помышляют, подобно мне. И встаёт ужасный вопрос: а может быть, я и не на свой путь поворачиваю, когда говорю про художественную прозу? Если бы я действительно так её любил, ради неё я перенёс бы всё остальное, жил и дышал бы ею одной…

Вон целая куча журналов ждёт, чтобы я ознакомился со всеми статьями по искусству… Давно ждёт и давно сделать это надо, а я… читаю газету, экономические очерки, держусь в курсе современного, я больше слежу за жизнью в целом, чем за вопросами искусства, и журналы оставляю нетронутыми. И на это у меня только-только хватает времени… А жизнь ведь всё время будет идти вперёд. Каждый день, час, каждая минута будет приносить новое содержанье. За этим содержаньем надо успевать следить, а искусство… искусство остаётся в тени… Нет. Видимо, надо жизнь свою и все свои занятия построить по-иному.

24 января 1922

Собираюсь писать большую вещь из истории гражданской войны. Группирую газетный и журнальный материал: по мелочам рассыпаться неохота. Если и стану писать маленькие рассказы, то лишь с расчётом собрать их как части и дать потом общий большой роман! Приступаю пока неуверенно. Пишу строго, болтать по-прежнему не могу.

***

…В литературном творчестве, видимо, каждый должен особо, преимущественно совершенствовать своё дарование на определённой форме творчества (повесть, роман, драма и проч.), а остальные совершенствовать во вторую очередь и лишь постольку, поскольку они сами совершенствуют основную, избранную, лучше сказать — органически присущую тебе форму. Скажу, например, про себя. Драма, комедия, даже маленькая одноактная пьеска — вижу и чувствую, что никак не удаётся: то легковесно, хотя в бытовом отношении недурно; то замыслом и крупно — зато формою, выполнением — окончательно слабо. «Вера», такая хорошая по замыслу вещь — в исполнении получилась сущей ерундой.

Диалог никуда не годен — вести его пока не могу, не умею. Зато повествование, передача, быт описательный и отчасти диалогический даже — идёт легко. Если и не хорошо ещё по-настоящему, то, во всяком случае, вижу, что на этой дорожке толк будет. Так, шаг за шагом, я всё вернее, всё определённее нащупываю свой настоящий путь: отбросил учёную работу, отбросил статейную публицистику, отбросил драму и комедию — сосредоточиваюсь на повести. Похвалиться большими успехами, конечно, опять-таки не могу и здесь, но самоощущение в этой плоскости прекрасное и уверенное. Сюда и пойду.

Виктор Козик «Портрет Дмитрия Фурманова»

Как я пишу

Вот уж целый месяц, как я ничего не пишу, никуда не хожу, никого не слушаю, ни с кем ни о чём не советуюсь, ни о чём не думаю.

Читать — читаю, а творить — нисколечко… Можно даже сказать, что опустился; за чаем просиживаю по 3-4 часа; придёт кто-нибудь из товарищей — беседую с ним до естественного ухода, не тороплю его, не выгоняю по-дружески, не тороплюсь сам идти работать…

Покуриваю, полеживаю, слегка мечтаю… Болезни нет никакой, а как будто чем-то и нездоров. Сам не знаю, что такое. Апатии, лени тоже нет: зачитываюсь ведь сплошь и рядом до 4-5 часов утра. В неделю-две напишу небольшую статейку, заметку какую-нибудь, рецензию… А больше всё оставил. Рассказов совершенно не пишу, а материалу много.

И он всё копится, не сам, конечно, копится, а коплю: вырезаю из газет, записываю, кое о чём изредка иных выспрашиваю…

Чувствую себя так — как будто чем-то начиняюсь и заряжаюсь, сам того не зная и чуть подозревая… Внутри происходит нечто совершенно неведомое, само по себе, непроизвольно. Совершается работа, которую не в силах не только превозмочь, но даже понять, определить, уловить как следует…

Пишу мало, очень мало, почти ничего. А пишу всё ж таки, вот как.

Набрасываю схему, строю скелет, чуть-чуть облекаю его живой плотью… Бреду ощупью, кое на что натыкаюсь, кое-что спаиваю, продумав заранее… Черновая работа. И всё готово начерно. А когда черновик готов в деталях — начинаю отрабатывать начистую. Но, скажу откровенно, процесса обработки не люблю, проводить его не умею, не выдерживаю всей его утомительности…

Творить легко, а вот писать — трудно.

11 октября 1922

Странное дело — лишь почувствовал «обязательство» писать, лишь только связал себя сроком — дело пошло куда быстрее, чем доселе: начал в ту же ночь и за ночь написал около печатного листа. Начать — великое дело, я начать не мог вот уже несколько месяцев. Знаю, что слабо и путано, но это ведь набросок, примерное распределение материала. Обработка и отнесение всего нужного в своё место, перегруппировка, выброска лишнего и добавка, вся эта отшлифовка — впереди. Пишу каждую ночь.

29 ноября 1922

Иной раз думаешь, думаешь, ходишь взад и вперёд по комнате — ничего не выходит: нет в голове мыслей, нет картин, нет связей…

А сел писать, написал первые строки, хотя бы и случайные, — и дело стронулось с мёртвой точки.

***

Совершенно нет никакой возможности удержать себя от торопливости, с которой дорабатываются последние страницы Чапаева. Уже совсем немного осталось, совсем немного…

Хочется, невтерпеж, остов построить, а уже потом, по этому стержню, перевивать всё, что будет целесообразно и интересно. Впрочем, здесь имеется одно обстоятельство, которое не процесса творчества касается, а самого Чапаева, и потому именно, что неясен вопрос: от себя его писать, в первом лице или в третьем. Дать ли всех с их именами, дать ли точно цифры, даты и факты, или же и этого не потребуется. Не знаю, не знаю… Поэтому тороплюсь, хочу всё закончить как-нибудь, вообще, и тогда уже виднее будет — как же лучше, как вернее, художественно законченное. И вот открылась гонка, картина полетела за картиной, часто, может быть, и не к месту, без должной связи — про обработку, хотя бы приблизительную, и говорить не приходится: обработки нет никакой… Удивительно это психологическое состояние пишущего, когда он идёт к концу.

Обложка издания 1986 года

О форме

Не представляю себе — от чего будет зависеть выбор той или иной формы. <…> Что натолкнёт? Вероятно, как всегда, какая-нибудь на первый взгляд совершенно малозначительная причина: фактик внешний, собственная, «вдруг» налетевшая мысль, чьё-нибудь слово, чья-нибудь мысль, которую он обронит, сам не зная, не предвидя её для меня значения — прочту ли что-нибудь, увижу ли — обычно это всегда так случается. В голове стая мыслей, планов, предположений, они мнутся, перекручиваются беспорядочно и хаотично, ни одного из-под и из-за другого не видно отчётливо, а вот какая-нибудь так называемая «случайность», подобно острому-острому крючку, пронзает эту хаотическую груду, выхватывает оттуда одну составную частичку, живо-живо отряхивает с неё всё приставшее, всё наносное и случайное и в совершенно чистом виде эту частичку кладёт перед твоими смятенными мыслями и чувствами. И она, очищенная, убеждает тебя неотразимо. Так вот берёшься всегда за форму: «сама приходит». Ну, раз так — должна будет прийти и на этот раз. А я подожду.

О творческом процессе

Не всегда автор владеет материалом, а может быть, и никогда им не владеет, сам материал захватывает мощною стихией и увлекает автора, как щепку, в неизвестную даль.

Когда не пишется — я злой хожу взад-вперёд, с угла на угол — как в клетке зверь.

О зрении художника

Художественное произведение имеет целью обнаружить какой-либо существенный или наиболее выдающийся характер, стало быть, какую-нибудь преобладающую идею, яснее и полнее, чем она проявляется в действительных предметах.

Для этого художник устраняет все черты, закрывающие этот характер, избирает между остальными те, которые лучше обнаруживают его, выправляет те, в которых характер этот извращён, и восстанавливает те, в которых он почти уничтожен.

Другие видят только части, а художник ловит целое, общий дух его.

О содержании

Всё ли можно писать? Всё. Только цель неодинаковая.

В бурю гражданских битв пишешь об особенностях греческих ваз… Они красивы и достойны, а всё-таки ты сукин сын: или по идиотизму, или по классовости.

Писать надо то, что служит, непременно — прямо или косвенно — служит движению вперёд. Для фарфоровых ваз есть фарфоровое и время, а не стальное.

Впрочем, можешь и про вазы, но душа произведения, смысл, гармония чувств и настроений — всё решительно должно быть близким современному, его пополнять, объяснять, ему помогать идти вперёд.

Как писать?

Вопрос удивительный, непонятный, почти целиком обречённый на безответность. Крошечку завесы можно, впрочем, поднять.

Так, чтобы это действовало в отношении художественном: подымало, будило, родило новое. Драма, повесть, стихотворение — всё равно. Только не упивайся одной техникой, она вещь формальная, чудо может быть и без неё, а с другой стороны, она, как тина болотная, втягивает и губит подчас с головкой, остаётся голая любовь к форме — это нечто враждебное, совсем чуждое поэзии. Пиши, чтоб понимали.

Простота в искусстве — не низшая, а высшая ступень.

Из произведений

Дела сами не ходют, водить их надо. («Чапаев»)

Много молча может сделать человек! («Чапаев»)

Только тот творец жизни, кто жизни этой отдаёт свою силу, свой труд, а не сидит паразитом на чужом трудовом горбу!.. Многих из вас не качала нужда — все вы живёте спокойно и сытно, — а задумывались ли вы, откуда у вас это спокойствие, эта сытость?.. Нет, тысячу раз нет. А думать надо! Только подумав и поняв, можно выйти на дорогу жизни… («В восемнадцатом году»)

***

Слово Мастеру. Писатели о писательстве — список статей

***