Кто знал, что между миром и войной, всего пятнадцать дней осталось...

Глаза девчонки семилетней

Как два померкших огонька.

На детском личике заметней

Большая, тяжкая тоска.

Она молчит, о чем ни спросишь,

Пошутишь с ней, – молчит в ответ.

Как будто ей не семь, не восемь,

А много, много горьких лет.

Агния Барто

Здравствуйте, уважаемые читатели!

Среди многих тысяч документов, встречаются такие, прочитав которые, слёзы наворачиваются на глаза, в горле появляется ком и перехватывает дыхание. Нет, это не только политдонесения, сводки и доклады о зверствах гитлеровцев на нашей земле и даже не документальные свидетельства и фотографии из концлагерей. Такие чувства иногда возникают и при чтении обычных, простых довоенных документов. 

Обычное письмо от одного управления НКО другому, заявка на ткани, расчёт. Летом 1941 года, в восьми детских санаториях Красной Армии в одну смену, должно было отдохнуть почти 1300 детей командного и политического состава Армии. Всего-то. Капля, в море советских детей. 

С заботой о детях, взрослые дядечьки в военной форме, принялись подсчитывать, сколько и чего надо закупить и поставить сукна, сатина, продуктов. У ребятни должны остаться прекрасные воспоминания об отдыхе...

Воспоминания о лете сорок первого и каждом дне страшной, бесчеловечной войне, унесшей миллионы жизни советских людей, сотни тысяч жизней детей, навсегда остались в памяти Детей войны. До последнего вздоха, до последнего мгновения жизни...

Они с нетерпением ждали того дня, когда застучит колёсами поезд, зашуршит шинами машина, увозя их к далёкой,  светлой, рукотворной и достижимой Сказке. 

Вместо сказки  - ужас эвакуации, потери дома, гибели родных и близких. Для Ленинградских детей, от слова блокада, и по сей день веет ледяной жутью ада...

Питерские сироты

Щели в саду вырыты,
Не горят огни.
Питерские сироты,
Детоньки мои!
Под землей не дышится,
Боль сверлит висок,
Сквозь бомбежку слышится
Детский голосок.

Ахматова

Юных гостей ждали ухоженные здания, заботливо выращенные цветы на клумбах, солнце,море, песок на пляже, игры на улице, походы и множество других развлечений...

Дети одели военную форму и встали в строй. Мстить. За погибших матерей, отцов, братьев и сестёр. Сыны полков, юнги, связные партизанских отрядов, они мстили фашистской нечисти, той, что растоптала их мечту, уничтожила детство, уничтожила кров.

Оборванного мишку утешала
Девчушка в изувеченной избе:
«Не плачь, не плачь… Сама недоедала,
Полсухаря оставила тебе…

… Снаряды пролетали и взрывались,
Смешалась с кровью черная земля…
Была семья, был дом… Теперь остались
Совсем одни на свете — ты и я…»

… А за деревней рощица дымилась,
Поражена чудовищным огнём,
И Смерть вокруг летала злою птицей,
Бедой нежданной приходила в дом…

«Ты слышишь, Миш, я сильная, не плачу,
И мне дадут на фронте автомат.
Я отомщу за то, что слезы прячу,
За то, что наши сосенки горят…»

Но в тишине свистели пули звонко,
Зловещий отблеск полыхнул в окне…
И выбежала из дому девчонка:
«Ой, Мишка, Мишка, как же страшно мне!..»

… Молчание. Ни голоса не слышно.
Победу нынче празднует страна…
А сколько их, девчонок и мальчишек,
Осиротила подлая война?!..

Ой, Мишка, как же страшно мне!
Л. Тасси

Они строили модели парусников и современных кораблей, аэропланов и прочей техники, ухаживали за белками и ежами в "живых уголках", читали книги, рассказы и стихи. Дети мечтали о созидании, о том, что когда-то человек доберётся, дотянется до звёзд. 

Свои любимые стихи они стали читать раненым. 

Вместо игрушечных ружей, дети делали настоящие винтовки и автоматы. Вчерашние мальчики и девочки ворчали тяжеленными заготовками, снарядами. Встав к станкам, или выйдя в поля, они не просто заменили на рабочих местах взрослых. Дети в одночасье повзрослели и стали взрослыми. А счастье беззаботного детства - исчезло, растаяло в довоенных днях...

Только нелюди могли придумать и создать концлагеря для детей. Горько, больно и страшно смотреть на лица малышей, испытавших муки ада, прошедших такое, чего выдержал не каждыйвзрослый...

Занесенный в графу
С аккуратностью чисто немецкой,
Он на складе лежал
Среди обуви взрослой и детской.
Его номер по книге:
«Три тысячи двести девятый».
«Обувь детская. Ношена.
Правый ботинок. С заплатой…»
Кто чинил его? Где?
В Мелитополе? В Кракове? В Вене?
Кто носил его? Владек?
Или русская девочка Женя?..
Как попал он сюда, в этот склад,
В этот список проклятый,
Под порядковый номер
«Три тысячи двести девятый»?
Неужели другой не нашлось
В целом мире дороги,
Кроме той, по которой
Пришли эти детские ноги
В это страшное место,
Где вешали, жгли и пытали,
А потом хладнокровно
Одежду убитых считали?

Детский ботинок
С. Михалков

Я прошу извинения у поклонников творчества Степана Щипачёва, строчку из его стихотворения, вольно изменив, я сделал заголовком. Почему-то, именно эти слова, появились перед мысленным взором, в тот день, когда я прочитал два пожелтевших от времени листочка. А те чувства, которые охватили тогда, представшие картины и образы  - сегодня попытался выразить словами.

И завершить свой рассказ, тоже захотелось стихами прекрасной поэтессы, фронтовички, медицинской сестры, старшины медицинской службы Юлии Друниной:

Я родом не из детства — из войны.
И потому, наверное, дороже,
Чем ты, ценю я радость тишины
И каждый новый день, что мною прожит.

Я родом не из детства — из войны.
Раз, пробираясь партизанской тропкой,
Я поняла навек, что мы должны
Быть добрыми к любой травинке робкой.

Я родом не из детства — из войны.
И, может, потому незащищённей:
Сердца фронтовиков обожжены,
А у тебя — шершавые ладони.

Я родом не из детства — из войны.
Прости меня — в том нет моей вины…

Я родом не из детства, из войны

На этом на сегодня всё.

С искренним уважением ко всем, кто читает мои заметки, пишет или нет ответы и комментарии, Александр.