Лит. кружавчики или Ржавшая от ужаса лошадь

Вот это язык чау-чау:

И если для данной породы собак сочетание синюшного языка с довольным выражением нормально, то видеть такое в литературе несколько странно.

В одном переводе одной (емнип, изданной на бумаге) книги мне попалась сцена, где смертельно раненая "лошадь ржала от ужаса". Так как до того, я в тексте уже читал как враг от удара "отлетел на два с половиной метра", то начинал ржать от ужаса уже и сам.

Собственно, на глухость пишущих людей жаловалась ещё Нора Галь. Причём я с оной во многом не согласен, но граница мрачности и синеязыковости давно уже дошла то того уровня, что можно было бы и согласиться, если бы это помогло.

Но не поможет, поскольку в эволюции авторов наличествует несколько тенденций:

- Всеобщее любование формой, т.е. языком повествования. (Который исправляется редактором...)

- Игнорирование содержания. (В том числе потому, что все силы ушли на форму.)

Проблема в том, что в идеальном произведении форма подчиняется содержанию. То есть, если в книге нет идеи, стержня, сверхзадачи, то форма теряет опору. Получается эдакий раздутый пузырь из того что показалось красивым.

Проблема усугубляется тем, что пустота содержания выедает не только суть текста, но и суть всех его частей - а каждая сцена, каждая фраза тоже должна иметь смысл. Каждое слово.

И когда смысл привнесён в жертву форме, тогда лошади начинают ржать от ужаса.

Более того, пустота содержания проникает и в читателей, становится привычной, начинается любование переливами света на тонкой плёнке пузыря, и читатель считает, что пузырь сам по себе красив. А как же смысл? А зачем он нужен.

Читатель закрывает уши, когда ему говорят, что слово "ржать" в языке имеет несколько значений, что часть этих значений не сочетается с ужасом. Что может ли лошадь испытывать ужас - это ещё вопрос, который можно списать на художественные средства, но всё вместе...

Но читатель говорит: Ах, отстаньте, это ужасно красиво!

Субъективное восприятие читателя давно искажено и никак его не исправить. Потому что для исправления надобно снова начать ценить смысл, ценить ажурную связь между совершенной формой и идеальным содержанием.

А авторы продолжат писать то бессмысленно кучеряво, то вычищать повторы заменяя наручные часы хронометром, то выбрасывая былки, словно борясь с бытием уже и на этом уровне.

А стиснутая леденящим страхом лошадь будет дрожать в предсмертной агонии и ржать от ужаса.

А читатель будут полагать, что в предыдущем предложении в целом нормально, ну от силы одна ошибка.