Мои наблюдения в Литераторстве

За свою пока что не особо долгую жизнь я окончательно убедился в том, что для полноценного понимания и настоящего воспринимания любой активности или объекта необходимо не только изучить его изнутри, процесс его создания, но и посвятить достаточное время практической деятельности, которая откроет все секреты и уберёт налёт идеализма, мистичности. В связи с этим мне сразу вспоминается вот такой бородатый анекдот:

«Однажды чукча принёс в редакцию свой роман. Редактор прочитал и говорит:

— Понимаете ли, слабовато… Вам бы классику читать. Вы Тургенева читали? А Толстого? А Достоевского?…

— Однако, нет. Чукча — не читатель, чукча — писатель»

Сложно не согласиться с персонажем редактора в том, что чтение чужих, мастерски написанных произведений создаёт отличный ориентир, обогащает арсенал писателя художественными приёмами, однако же я, опираясь на полученный мной на практическом литературном поприще опыт, могу утверждать обратное, что писательство качественно развивает тебя как читателя, что только исписав несколько десятков, а лучше сотен листов, ты научишься по-настоящему читать, как тебя никогда не научат в школе или на лекциях, где тебя будут грузить кучей терминов и классификаций, которые не получат надлежащего подкрепления через самостоятельную практическую деятельность. Как регулярная игра на музыкальном инструменте развивает интонационный и ритмический слух, расширяя и углубляя восприятие музыкальных композиций, как художник считывает отдельные мазки и заглядывает под слоями краски, точно также построение в своей голове сюжетов, образов с последующим облачением их в словесную форму позволяет разглядывать больше мелочей, чувствовать, как перо автора ведёт сюжетную линию.

Теперь во время чтения произведений мне на ум то и дело приходит мысль — «А как бы это написал я?». Иногда этот вопрос касается стилистики и общей подачи, иногда затрагивает непосредственно сюжетные элементы. Я чаще стал замечать огрехи авторов, их повторения, провисание темпа повествования, а также излюбленные штампы, если мы говорим о чтении произведений, написанных одним человек. Появляется некий шаблон, с которым ты можешь себя сравнить и сопоставить. Также я начал гораздо спокойнее и септичнее относиться ко многим громким заявлениям и похвалам классических академических литературоведов, но в то же проникся большим уважением ко всем авторам, так как на своей шкуре прочувствовал их, а теперь и мой труд.

Я сейчас постепенно тружусь над моей сатирической поэмой в белом стихе «Бог и Ремесленник» (дело идёт не шибко быстро, так как есть ещё другие произведения), и мне бы действительно хотелось, чтобы оно было полностью рифмованным, однако у меня это не слишком хорошо получается, так как возникают сложности с передачей мысли, и я стал задумываться над особенностями стихотворной формы и сравнивать её с прозой, которая даётся мне довольно легко и в которой я чувствую бо́льшую свободу. Пораскинув мозгами я для себя понял, что по своему механизму создания стих является некоторой разновидностью «испытания», суть которого заключается в нарочитом усложнении конкретной, где это усложнение и является главной фишкой, которая главным образом и вызывает восхищение. Когда ты пишешь прозу, то твоей главной целью является максимально точная и лаконичная передача конкретной в полном её объёме мысли или образа читателю. Прозаик имеет в своём распоряжении весь арсенал художественной выразительности, который он неограниченно применяет по своему усмотрению, в то время как для поэта эта точность передачи и её объём, то есть непосредственное содержание, уступает той форме, в которую они должны быть облачены. Самое первое ограничение, которое накладывает на себя всякий поэт это ритм стиха (мне самому проще использовать музыкальную терминологию, что в прочем оправдано, так как песня — есть стих, положенный на музыку) или по-научному его размер. Отныне ты должен подбирать слова так, чтобы ударения в них соблюдали определённый темп. Вслед за этим появляется второе ограничение в виде длины стиха, в его узком смысле одной строчки, или, если снова прибегнуть к миру музыки, то длине одного такта. Только определившись с размером этой одной строчки можно перейти к вопросу о рифмах, причём первым уровнем сложности является соблюдение мужской/женской рифмы, а полная рифма окончаний является лишь усложнением первого условия. Ну и вишенкой на торте будет сам размер строфы, который создаёт приятную глазу структуру произведения, однако же делает необходимым втискивать или же расширять мысли и эпизоды, чтобы они грамотно входили в эти блоки.

Выходит так, что прозу можно сравнить с лепкой скульптуры из сырой глины, где ты можешь добавлять сколько угодно нового материала к уже готовому телу, чтобы добиться совершенства творения в своих глазах, а создание стихов более походит на создание мозаики, где ты предварительно создал чёткую сетку, которую впредь собираешься неукоснительно соблюдать, подгоняя под неё каждый элемент, который собираешься вставить в её размеченные ячейки. По этой причине мы то и дело можем замечать всякие лишние элементы в стихах или же наоборот, обрезанные, упрощённые элементы, когда нам передают лишь очертания образа, который мы должны развить сами, наделить его чувствами. И всё по той же причине смещённые ударения и пропущенные рифмы вызывают у нас снисходительное отношение, ведь автор не был достаточно умён и изворотлив, чтобы подобрать нужную, идеально ложащуюся на сетку комбинацию слов, а струсил, сдался и сместил ударение, пожертвовал формой, чтобы всё же не слишком сильно исказить то содержание, которое он всё же пытается донести до нас, заменив слова на иные.

В связи с этим мне хотелось бы отметить двух поэтов, сказать про них кое-что хорошее, но и немножечко пожурить их или же тех, кто поёт им дифирамбы.

Я уже раньше упоминал, что сейчас веду работу над белой поэмой и, волей не волей, а всё же примерялся к самому известному в нашей литературе большому стихотворному произведению «Евгений Онегин» за авторством А.С. Пушкина. Он несомненно является гениальным поэтом, умелым и плодовитым, и только попытавшись «поиграть» на его же поле я понял всю его мощь и силу, (чего только стоит его особая строфа с выдержанными рифмами!), однако же тут я бы хотел поделиться с вами одним замечанием, которое качается не сколько его персоны, сколько школьных учителей. Почти все за редким исключение учительницы литературы, у которых мне довелось обучаться, были довольно своеобразными дамочками, горевших твёрдым намерением нести юным умам высокие моральные ценности и при том возводившие своих обожаемых авторов в ранг непогрешимых святых и выставлявших каждое их произведение, как нечто исключительное великое и идеальное, не имеющее ни единого огреха или слабости. В случае с ЕО они всегда заявляют, что это произведение является не просто великим, но и уникальнейшим в своём роде, так как это единственный во всей истории и во всём свете роман в стихах. Это неправда сразу по нескольким причинам.

Во-первых, эту классификацию придумали не учёные, выделив какие-то особые критерии, а назвал сам Пушкин по весьма простенькой причине:

По известному определению В. Г. Белинского, Пушкин назвал «Евгения Онегина» романом в стихах, поскольку в нём изображена «жизнь во всей её прозаической действительности»

То есть автор всего лишь не стал приукрашивать действительность, добавлять сказочные или эпические элементы, а рубил правду-матку.

Во-вторых, если мы выйдем за пределы русской литературы, то тут же споткнёмся о поэму Байрона «Дон Жуан», первые песни которой были опубликованы за четыре года до того, как Пушкин уселся за написание первых глав. С точки зрения размаха истории, её временных промежутков, количества сюжетных линий и персонажей то произведение Байрона имеет больше права называться романом, в его более классическом понимании, так как в поэме «Дон Жуан» уделяется куда больше внимания его родителям, детству и взрослению, в то время как Евгений Онегин предстаёт перед нами уже практически взрослым человеком.

Собственно, в строфах романа сам Пушкин упоминает Байрона, а также в первой главе есть строфа посвящённая дамским ножкам, волнующий душу поэта, которая уж больно похоже на один из отрывков из «Дон Жуана», где Байрон также рассуждает о прелести девичьих ног.

Умоляет ли это как-то произведение Пушкина, делает ли это его хуже? Как по мне — нет. Но я считаю, что не стоит набивать очки гениальности одному произведению посредством злостного и незаслуженного игнорирования работ иных авторов.

Ну и хотелось бы сказать ещё пару слов о Шекспире. Я был давно о нём наслышан и решил, что нужно бы приобщиться к высокой и классической культуре, для чего не поскупился и купил сразу томик, в которым мелким шрифтом вобраны все его пьесы. Решил первым делом ознакомиться с Отелло, но с самых первых строчек начал испытывать какой-то дискомфорт и лишь после прочтения нескольких страниц осознал, что же было причиной этого неудобства. Полное отсутствие рифм! Пьеса оказалась написана белым стихом, причём с нарушением чередования мужских-женских рифм, что сильно резало глаз/слух после того, как я до этого перечитал «Горе от Ума», где всё это добросовестно соблюдалось. Полез смотреть в интернет, думая, что это наши переводчики могли накосячить, однако по первой же ссылке выяснилось, что всё так и должно быть, так ещё переводивший Шекспира с английского на русский Пастернак даже старался «улучшить» оставленное Уильямом безобразие, увеличивая количество мужских-женских рифм.

Выходит так, что Шекспир не сильно заморачивался с теми ограничениями, о которых я ранее писал, что меня сильно в нём разочаровало, так как вездесущая и оглушительная похвала взвинтила мои ожидания то заоблачных высот, однако это ещё было мелочью, ведь читая дальше я встретил отдельные куски, которые были написаны в прозе! Вот просто посреди высокопарного, ритмического разговора персонаж внезапно забивал на всю это дребедень и начинал говорить по-простому. Во время таких сцен в моей голове задолбавшийся герой закуривал сигаретку, а после растаптывал бычок ногой и возвращался в образ. Я снова подумал на наших криворуких и ленивых переводчиков и полез искать английский оригинал… оказалось, что и тут наши ребята ни в чём не виноваты, а это великая ленивая задница Шекспир внезапно переходил на прозу. Любого мелкого и безызвестного писателя подняли бы на смех, но посаженных на литературный трон мастодонтов ругать не принято, они во всём совершенны.

Конечно, ленивой задницей я называю Шекспира шутя, сравнивая его с тем образом, который ему активно малюют. Каждый автор — живой человек, со своими сильными и слабыми сторонами, которые проявляются и в его творчестве, а потому я думаю, что необходимо изучать оба этих аспекта, а не абсолютизируя один и отбрасывая второй. Тогда великие писатели станут ближе к рядовому читателю, ведь вокруг них исчезнет священный ореол, который в то же время является барьером, и мы сможем у них большему научиться.