Торжество великолепия

Улица эта, широкая и раздольная, что степь после прохода стада бизонов, такая же изрытая и такая же пустая, лежала. По сторонам тонули серые, рубленные избы с палисадами, высохшие до черноты хибары с остатками изгороди и трехэтажный торговый дом никому неизвестного городского товарищества Соболевых. А вся эта улица существовала всегда, еще с тех времен, когда на месте города была никому неинтересная деревенька в десяток дворов. 

В «товариществе» заправлял старик Куницын, а чем именно заправлял, неизвестно, тайная тайна и по сию пору, ибо никакой видимой и значимой работы товарищество вовек не производило. И даже не делало вид, что производит. 

Улица могла служить наглядным пособием по устройству вселенной, но временно была чуть подкисшей проезжей частью, взведенной ловушкой для всех, кто, не ведомо по какой надобности, оказывался в ее пределах во времена разлива или сразу же после него.

Вода, выпавшая на городок за эти два дня, стекла к утонувшим в грязи и влаге обочинам, было ее на удивление много. Сколько бы и чего бы не стекало с этой улицы, сама она не менялась никогда, всегда оставаясь сосредоточием глубоких луж и рытвин по самому центру, и непролазной грязи везде и повсеместно. Звалась улица просто: Светлая. 

По улице медленно катилась основательно нагруженная повозка.

 Повозку тащили изрядно замордованные быки, которые время от времени тоскливо посматривали друг на друга и, отворачиваясь, роняли пену и слюну себе под ноги. Иногда они напрягались и протаскивали еще на метр-два свою колымагу. С колес отваливались целые пласты мокрой глины и земли, ноги быков по самую ступицу были покрыты рыжей грязью, а сами они, словно тонули в земле, проваливаясь по колено. 

Ну, по колено, сказано с преувеличением, но преувеличение, при внимательном взгляде, оказывалось настолько небольшим, что им легко пренебречь. 

Из придорожной, замызганной зелени вылезла наглая морда облезлого кота и неторопливо огляделась. Затем появился собственно и сам кот, пометил место, из которого выполз, задрал вверх жалкий огрызок куцего хвоста и, истерически подергивая нижней половиной тела, словно на него напала падучая, пометил еще раз, а затем, тщательно обнюхав это место, фыркнул и двинул на ту сторону. 

Через всю ширину улицы были прокинуты деревянные мостки, по которым жители окрестных домов завсегда и перебирались. И когда я говорю «жители», я имею в виду именно что «всех» жителей. И этого кота, тоже. Правда, его в последнюю очередь. Лично мне он никогда не нравился, наглый больно.

Из соседнего палисадника на идущего по мосткам кота с недоумением посмотрела большая, лохматая собака невнятной масти. Собака была молодой и сонной, а потому по всей видимости и ума небольшого.  Излишняя доверчивость и непроходимая молодость, которые, так часто, встречаются на заре жизни и, которую не встретишь, сколько не ищи, на ее закате, в данном случае сыграла дурную шутку со всеми.

С громким гавком шавка вылетела за добычей добычи.

Рыжая, наглая жертва неторопливо, с достоинством  Ивана в законе, шествовала по тонущим в грязи мосткам и на посторонние звуки не реагировала. 

Быки тянули повозку и вот-вот должны были переехать мостки и кота. 

Дядя Ефим сидел на своей повозке и дремал. 

Старик Куницын только что отобедал и налил в чашку горячего чая. 

Собака летела со всех ног и заливалась счастливым, беззаботным улюлюком настоящего охотника. 

Баба Нюра практически достала тяжелую бадью из колодца. 

Жизнь на какое-то неуловимо малое мгновение замерла повсеместно. А потом снова свободно потекла во всех направлениях.

Легко догонять и рвать беспомощных. Сложнее, подготовленных. Еще сложнее, готовых ко всему.

Кот обернулся и мгновенно увеличился в размере. Только теперь псина разглядела наполовину обгрызенное ухо, наглую рыжую ухмылку, прищуренные желтые глаза, в глубине которых горел злой огонек любопытства и резко притормозила. Сработал инстинкт самосохранения, подсказал что-то, успел. 

Кот прошипел что-то резкое и явно нецензурное, выпустил вот такенные когти и рванул к собаке. И догнал. Окровавленная собака завыла. Кот рыкнул. Рык вышел под стать среднему льву, голодному крокодилу  и крупной стае бандерлогов. Страшный - не то слово. 

В нем чувствовалась безумная жажда крови и беспощадность к любой твари. 

Быков, которые вообще были здесь не при делах, проняло до глубин. Они попятились. 

Старая, но все еще крепкая и кривая доска выскочила из уличной хляби и уперлась в днище повозки. 

Быки -давили. 

Повозка стояла крепко. 

Быки оказались сильнее и весь груз повозки, вся эта тонна свежего навоза, пришла в движение и упала.

Повозка встала перпендикулярно и потянула за собой быков. Быки почувствовали, что на них напали с тыла, что неизвестные, но страшные твари сейчас их тут и схарчат, взбрыкнули со всей дури. 

Задняя часть повозки отлетела и развалилась. 

Дядя Ефим, выпав на середину улицы, внезапно проснулся. 

Старик Куницын на мгновение замер, держа в одной руке блюдце, а в другой чашку с чаем, а потом отхлебнул из чашки, а не из блюдца, как это делал обычно. 

Кипяток оказался не в меру горячим и крепким, а глоток неумеренно полным. 

Глаза у старика Куницына полезли в гору, щеки надулись, как парус. 

Чашка и блюдечко выпало из рук Куницына. 

Блюдечко разбилось. 

Сам Куницын искал место, куда можно плюнуть и зажимал руками рот. 

Баба Нюра выпустила из рук бадью и только божьей помощью разминулась с тяжелой рукояткой колодезного ворота и не улетела вслед за бадьей в темное зево колодца. Она сползла обессилено с колодезного сруба, угнездилась мягким местом около него и стала истово креститься, застряв на повторении слов «мать» и «его». 

Быки заметили собаку, услышали волчий вой и решили, что с них хватит. Они выдернули дядю Ефима из глубокой лужи, как пробку из ситро и поволокли его к палисаднику, куда юркнула испуганная псинка. Палисадник быков не остановил, но стена сруба все-таки устояла. 

Старик Куницын выплюнул, наконец, остывший кипяток из обожженного рта и заорал. 

Баба Нюра прекратила креститься и со словами «и все ангелы его», кряхтя и цепляясь за сруб, стала подниматься. 

Дядя Ефим выпустил вожжи и силился что-то произнести вслух. У него не получилось. Зато быкам удалось развернуться и пробежать насквозь все встреченные палисадники, растоптав кусты, деревья, завалинки и прочая. 

У собаки случился приступ медвежьей болезни.  

У кота ничего не случилось, он спокойно продолжил свое движение.

Вот так, не вовремя проявленная глупость, оказывает свое влияние на всех, кто имеет несчастье оказаться рядом с ее разрушительным действием. А кто виноват?

Виноватого нашли быстро. 

Ветер устал

хлопать в ладоши,

убегать, играть, дуть на лица прохожих,

гоняться целыми днями за облаками...

А ты?

А я?!

А, что это было с нами?

А с нами - стекло

и плывущая пена бетона,

простые желания и красные яйца дракона,

трещит и катается мир, и земля под ногами,

легко прилипает и сминается под сапогами.

Обедненный уран и уцененное слово,

а времени нет.

времени, цифрами и словами, половина второго,

ложкою отделяя кусочки котлет от пюре из второго,

вдруг понимаешь,

столько всего,

что еще не случилось,

но так близко, что слышишь дыхание в ухо,

и веришь, собирая дом, как кубики из гнезда

и колючую, деревянную пирамиду,

а потом все ломается,

потому что, ты вытащил нижние блоки, 

Бах!

И оно само по себе упало.

Бах!

И оно упало снова.

И покатилось.

Все вокруг покатилось.

Слушай!

как стучит твое сердце,

подбирай этот ритм похожий,

чтобы и когдабы

 с тобой не случилось

 и не

произошло.

***

так я кусочками, 

которыми доволен, свой выстилаю путь. 

Переживаю. 

Я с ними в путь иду, 

брожу, где скажут, 

слова роняю, 

с ними говорю, смотрю на звезды. Ты - не представляешь, как часто и подолгу я смотрю. На эти звезды,

 головой за спину, откинувшись. 

Когда они мерцают, подтягивают, льнут как лучики лучин, горят и прогорают в синь и угли, и прячутся. по облакам из льдин. 

Слоистых, мелких, перистых, ребристых, 

в которых замечаешь дивный лик, 

опутанный густыми волосами, 

летящими по ветру. 

Каждый миг, который я живу, я проживаю с беспечностью, что нищим лишь дана, поэтому - 

легко иду по краю, рассматривая камни и слова,

 ногой пихая, скидывая с кручи, случайный камень.

 С этой высоты, мы можем наблюдать, как каждый случай случается внезапно, 

и пустых, не выраженных, легких сожалений,

 растущих по обочинам, в кустах,

 найти  легко и выразить сравненьем, 

сравнив с лицом, что видим в небесах.

***

Действительно хорошие поэты знают, что по бОльшей части они являются писцами, записывают ритм времени. Иногда своего, иногда чужого. То есть, все, что мы имеем, нам дадено. Кем не так уж и важно, кем-то.Главное, не портить умствованиями торжество великолепия.