Цитаты: Михаил Зощенко (10 августа 1894 — 22 июля 1958)

Критики не знают, куда собственно меня причалить — к высокой литературе или к литературе мелкой, так как большая часть моих вещей сделана в форме фельетона и коротенького рассказа.

Обо мне критики обычно говорят как о юмористе, о писателе, который смешит и который ради самого смеха согласен сделать чёрт знает что из родного русского языка. Это, конечно, не так. Если я искажаю иногда язык, то условно, поскольку мне хочется передать нужный мне тип, который почти не фигурировал раньше в русской литературе…

Критики делят мою работу на две части: вот, дескать, мои повести — это высокая литература, а вот мелкие рассказики — юмористика, сатирикон, собачья ерунда… Это неверно. И повести и короткие рассказы я пишу одной и той же рукой. В мелких рассказах я пишу о человеке более простом.

Но критика обманута внешними признаками и чтоб не возиться со мной, загоняет меня чуть не в репортёры. Но я опять-таки не протестую… Я только пародирую. Я временно замещаю пролетарского писателя. Оттого темы моих рассказов проникнуты наивной философией, которая как раз по плечу моим читателям…

Ещё я хотел сказать о языке. Мне просто трудно читать сейчас книги большинства современных писателей. Их язык для меня — почти карамзиновский… Может быть, единственный человек в русской литературе, который понял это, — Виктор Шкловский. Он первый порвал старую форму литературного языка. Он укоротил фразу. Он «ввёл воздух» в свои статьи. Стало удобно и легко читать. Я сделал то же самое. Я пишу очень сжато. Фраза у меня короткая. Доступная бедным. Может быть, поэтому у меня много читателей.

Поэт и лошадь

Давеча я получил письмо по почте. Пишут мне из Детского Села. Дескать, память Пушкина нарушена. Примите меры.

А, как известно, в этом селе жил в своё время Александр Сергеевич Пушкин. На Колпинской улице.

И дом, в котором жил Пушкин, очень даже отлично сохранился. Наверное, благодаря старанию заведывающего. Это, говорят, очень милый, хозяйственный человек. Он ещё, может, знаете, лошадь свою завсегда в саду пасёт, наверное, из хозяйственных соображений. Так, знаете, дом, доска мраморная — дескать, Пушкин жил, а так под окнами лошаденка пасётся — кусты жрёт. А кусты — сирень и жимолость.

Оно, конечно, кусты эти, может, при Пушкине не росли. И, может быть, в силу этого заведывающий не считает это самое оскорбительным для памяти Пушкина. Но прохожие всё-таки обижаются.

Один прохожий в пылу благородного негодования смотался даже специально к этому заведывающему.

— Голубчик, — говорит, — прямо, — говорит, — некрасиво, с вашей стороны лошадей в Пушкинский сад выпущать. Пушкин, — говорит, — из этих окон, может быть, в своё время любовался и окурки бросал, и вдруг тут же лошадь кусты жрёт. Прямо, — говорит, — до чего некрасиво.

Заведывающий говорит:

— Лошадь — полезное животное. Пушкинский дом она не трогает, а если кусты кушает, то эти кусты, если хотите знать, после Пушкина выросли.

Тут, не любим сплетничать, небольшая перебранка завязалась между прохожим и заведывающим. Много нехороших и лишних слов было друг другу сказано. Не будем об этом писать, чтобы не тревожить память гениального поэта. Скажем только, что лошадёнка и посейчас в саду пасётся.

По совести говоря, особого оскорбления в этом мы не видим, но кусты нам всё-таки жалко. Как хотите, а всё-таки нет такой красоты и цельности, ежели куст обглодан. Как ваше драгоценное мнение, гр. заведывающий?

А касаемо лошади, то лошадь всегда можно привязать где-нибудь на втором плане.

Сначала пущай поэт, потом лошадь.